За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии - Роберт Круз

Проблемы России в степи напоминали те, что вставали перед другими модернизировавшимися государствами при столкновении с кочевым населением. С конца XVIII по середину XIX в. царское государство действовало примерно так же, как его мусульманские соперники. В Османской империи и, позже, в Афганистане централизованные режимы ограничивали автономию кочевых сообществ. Они вводили налоги и воинские повинности и содействовали оседлому земледелию. Экспансия официально поддерживаемых религиозных учреждений – то, что османский администратор Осман Нури Паша назвал «цивилизующей оградой шариата», – играла принципиальную роль в проникновении государства в автономные племенные зоны[297].

Применение правовых норм, разработанных официальной религиозной элитой в этих странах, как и в степях к северу от Каспия, основывалось на претензиях на религиозную ортодоксию и аутентичность. Казахи, как и кабилы Северной Африки, считались у своих мусульманских соседей несовершенными мусульманами (а в этнографической литературе эпохи модерна считали таковыми и сами себя)[298]. Эти представления сформировали французскую, британскую и российскую колониальную политику поддержки светских племенных «обычаев» против исламского права, но их нельзя воспринимать буквально как свидетельство нерелигиозности или неблагочестия казахов[299]. Споры о религии казахов скорее выявляют господство более узкого понимания исламской ортодоксии в умах этнографов, чиновников, информаторов государства и посредников. На практике эти нормативные понятия не всегда получали государственную поддержку. Не мешали они и религиозным изменениям и непрерывному развитию специфически казахских мусульманских идентичностей. Как показал Аллен Франк, казахи под российским правлением в XIX в. пережили нечто вроде «исламской трансформации»[300]. Знатные казахи инициировали контакты с мусульманскими учеными из соседних регионов и нанимали их учителями к своим детям. Казахские родители посылали детей в региональные центры исламского образования и благочестия – такие, как Семипалатинск и Петропавловск, или в медресе в Каргалы, Астрахани и Троицке. Они читали исламскую литературу, в том числе поэтические сочинения о жизни крупных исламских деятелей, опубликованные в недорогих изданиях в Казани и Оренбурге. Многие даже начали переписывать свои родословные, заменяя немусульманских предков мусульманскими. Несмотря на споры между царскими чиновниками и изменения в политике, в конце XIX и начале ХХ в. Pax Russica по-прежнему поддерживал условия, благоприятные для распространения в степи новых форм исламского благочестия.

При Екатерине государственные элиты ассоциировали ислам с цивилизованностью. В рамках ее планов по умиротворению юго-восточного пограничья государство поддерживало строительство мечетей и исламских школ с татарскими учителями[301]. Организация учреждений, связанных с монотеистической и космополитической религией, как казалось, давала экономный и просвещенный способ посадить казахов на землю и цивилизовать. Культивирование ислама должно было не только блокировать влияние османского султана, но и отвратить казахов от угона скота и пленников у других беспокойных подданных на пограничье, включая башкир, калмыков и русских.

При помощи мечетей и школ имперское правление должно было «вселять в них [казахов] людкость и лучшее обхождение»[302]. К агентам имперского правления относились служители религии, набранные в городах и селах Поволжья и Оренбургского края, включая первого муфтия ОМДС. Режим призывал своих мусульманских подданных показать казахам блага трудолюбивой и нравственной жизни под покровительством царя. Но казахи были не только пассивными объектами имперской стратегии исламизации. С конца XVIII в. они обращались к российским властям с просьбами разрешить мусульманам из Поволжья и Оренбургского края жить у них в качестве религиозных ученых[303].