Волнолом - Владимир Прягин

– Сейчас я на семнадцатом.

– Да, совершенно верно. Вы демонстрируете похвальное рвение, и ваши способности развиваются. Поздравляю.

– Благодарю.

– Позвольте, я сразу задам провокационный вопрос. Как вы относитесь к нашему департаменту?

– Нейтрально. – Генрих насторожился.

– А если подробнее? Отвечайте откровенно, прошу вас. Даю вам слово, это никак не скажется на вашем академическом статусе. Беседа строго конфиденциальна. О ее содержании преподаватели не узнают. Или вы боитесь еще чего-то?

– Ничего я не боюсь, – насупился Генрих. – Отвечу прямо, извольте. Я согласен, что профессия светописца предполагает ответственность. Но не уверен, что надзор должны осуществлять непременно люди в погонах.

– То есть мастера светописи должны контролировать сами себя?

– В идеале – именно так. Внешние ограничения не идут на пользу науке.

– Мне импонирует ваш юношеский максимализм.

Вообще-то разница в возрасте между ними была не так уж и велика – лет десять-двенадцать. В отцы собеседнику майор никак не годился. Генрих хотел об этом напомнить, но удержался – только пожал плечами. Майор кивнул одобрительно и сказал:

– Да, надзор означает ограничение. Но он же задает верный путь. То есть, в каком-то смысле открывает новые горизонты.

– Простите, но это, по-моему, чистой воды софистика.

Майор усмехнулся, после чего пододвинул «миску» поближе к Генриху:

– Будьте добры, положите сверху ладонь.

– Зачем? Что это?

– Всего лишь дополнительный тест, чтобы уточнить ваш световой профиль.

Генрих с некоторой опаской протянул руку. Под пальцами блеснул темный свет – почудилось, что ладонь погружается в чернильную мякоть. Слегка потянуло гнилью, но ее перебил свежий и сладкий запах.

– Что вы чувствуете? – быстро спросил майор, следя за его лицом. – Ощущения приятные? Или наоборот?

– Смешанные. Впрочем, да – скорее приятные.

– Превосходно. На этом, герр Рау, мы, пожалуй, закончим. На досуге подумайте над тем, что я говорил. Поверьте, в недрах Третьего департамента зреют не только возмутительные запреты, но и проекты совершенно иного рода. Я же, со своей стороны, желаю вам успехов в учебе. Мы еще встретимся. В следующий раз, возможно, обсудим более конкретные вещи. Все зависит от вас.

Генрих сухо попрощался и вышел. Беседа оставила чувство недоумения, но в течение дня он еще не раз ее вспоминал, потягивая пиво с друзьями, а потом бредя домой сквозь пыльные сумерки.

Пробуждение было малоприятным – голова чугунно гудела, а мышцы ломило так, словно он прогулялся в прошлое не мысленно, а пешком. И до сих пор чудился тот гнилостно-сладкий запах из учебной аудитории.

Сельма еще не проснулась – лежала, обмякнув в кресле. Генрих же пытался осмыслить то, что ему привиделось.

Он совершенно не ожидал, что заглянет не только в чужую память, но и в свою. Ожившие картинки растревожили сердце. Да, это было, было когда-то с ним! Первый день осени, факультетские коридоры, ветки яблонь у подоконника. Раскрошенный мелок у доски, свежевыбеленные стены, знакомые царапины на столе. Еще не случилось ничего скверного, летние краски не выцвели, небо не помутнело. Даже генерал – пока всего лишь майор…

Да и Сельма в те дни была, как выясняется, просто своенравной девчонкой без всяких демонических планов. А вот с Робертом фон Вальдхорном ситуация интереснее. Тот факт, что его память снова открылась Генриху, лишний раз подтверждает: барон – ключевой персонаж во всей этой свистопляске.

Итак, вот новые факты. Хотя в Дюррфельде барона ждет травница, он почему-то про нее забывает и никуда не едет. Вместо этого знакомится с Сельмой. Вроде бы мелочь, ничтожный пустяк в масштабе страны, но…

Упростим картину, утрируем, примитивизируем даже – ради наглядности. И тогда получится вот что.

Травница – против светописи. Сказала об этом при знакомстве с бароном.

Сельма – за светопись. У нее чернильное зрение.

Каждая из них, живя с Робертом, может на него повлиять. Либо прямо и злонамеренно (они же обе по сути ведьмы), либо подспудно, косвенно.

А барон в свою очередь влияет на политику короля.

Заменим деревенскую девчонку на Сельму – и получим Стеклянный век вместо механического Железного.

Да, слишком топорно. Напоминает дешевый фарс. Но, как сказал кронпринц в воспоминаниях Роберта, сложные загадки имеют иногда простое решение. Что мы знаем, в конце концов, о тайных пружинах исторического процесса? Может, в древности войны и прочие катаклизмы как раз и начинались из-за того, что какой-нибудь удельный князек с утра поругался с женой…

Хотя ему, Генриху, претит сама мысль о том, что законы общественного развития можно похерить вот так, одним-единственным росчерком. И что совокупность социально-экономических предпосылок, вся эта циклопическая конструкция, подпирающая историю, готова рассыпаться от плевка взбесившейся ведьмы.

Но пока другого объяснения нет – он обязан учитывать и такую возможность.

Генрих почувствовал, что желание прибить Сельму возрастает с каждой минутой. Вот прямо сейчас подойти, пока она спит, и придушить голыми руками. Во имя исторической справедливости…

Словно уловив его настроение, «фаворитка» зашевелилась. Открыла глаза и, сфокусировав на нем взгляд, простонала:

– Черт бы тебя побрал, Генрих!

– Так-так, – он наклонился, вглядываясь в нее, – вернулась прежняя Сельма, по которой мы так соскучились? Можно отбросить лишние церемонии? Что ж, отлично. Разговаривать будет проще.

– Проще? Серьезно? Ты хоть понимаешь, что натворил? Влез грязными лапами в мою память и растормошил ее так, что нарушилось равновесие! Я вспомнила не только дурацкий бал, но заодно и все остальное! Не только эту, теперешнюю, но и другую, настоящую жизнь!

– Да, я вижу. И что тебя не устраивает? Могла бы сказать спасибо.

– Знаешь, я до сих пор гадаю – ты действительно такой олух? Подумай головой, Генрих! У меня теперь два варианта памяти, которые конфликтуют между собой! Два сознания в одном разуме! Это нонсенс!

– Ты предпочла бы остаться глупенькой баронессой?

– Нет, разумеется! Что за чушь? Но истинная личность должна была вытеснить ложную постепенно. Постепенно, ты понимаешь? В течение четырех-пяти месяцев!

Она, наверное, кричала бы, но ей не хватало сил – получалось только шипение:

– Память возвращалась бы по крупицам, без обострений! Самочувствие бы немного ухудшилось, но и только! Не страшнее, чем легкая инфлюэнца! Я все рассчитала, задала алгоритм! А теперь из-за тебя все насмарку!

– Ну хоть одна приятная новость, – заметил он. – Но ты вроде пока жива и рассуждаешь связно. Несмотря на некую истеричность.