Ночной Странник - Ярослав Гжендович

Звался он Брус сын Полынника и происходил из клана Ручья.

Приветствовал он меня сдержанно, прикрывая кулак ладонью, и, прикладывая его на мгновение ко лбу, буркнул:

– Тохимон, господин мой.

– Не жди коленопреклоненности, Молодой Тигр, – сказал мне Ремень. – Брус должен помочь тебе остаться живым-здоровым на улицах города и вернуться во дворец. И только. Это не твой слуга, он – твой опекун. Отныне ты можешь выходить тайным ходом и гулять по Маранахару, однако Брус всегда должен тебя сопровождать. Без исключений. Станет он учить тебя миру, но там, снаружи, никто не имеет права подумать, что он твой слуга. Официально он зовется Тендзин Бирталай, и ты должен обращаться к нему «ситар Тендзин», никак иначе. Ты же станешь называться Арджук Хатармаль, однако Брус станет называть тебя Арджук, Арки и даже Рыжая Башка. Так, словно он является кем-то старше и важнее тебя. Порой станет говорить с тобой пренебрежительно или высмеивать тебя. Это – часть притворства, как куртка или фальшивые имена.

* * *

Когда я впервые должен был покинуть Облачные Палаты, то радовался, но где-то внутри был испуган.

Шагали мы длинными мощеными коридорами, которые освещали лишь необычные масляные лампы в нишах. Слышны были только наши шаги и странный отзвук вдали. Я спросил Бруса, что это такое.

– Город, – только и сказал он.

Через какое-то время мы добрались до крутых ступеней, а после и до дверей. Брус, которого отныне я должен был называть «ситар Тендзин», вынул из рукава ключ, привязанный к ремешку, и отворил их. Оказались мы в каком-то небольшом помещении без окон. Проводник мой тщательно провернул ключ, а потом отворил очередную дверь. Попали мы в следующее – заставленный бочками и свертками склад; миновали еще одни двери, взошли по ступеням и, отведя завесу из стекляшек, вышли в тесную, неприметную комнатку, где седой, сгорбленный старец корпел над конторкой и что-то карябал тростниковым пером по небольшому свитку. На полках лежали сотни свитков и тубусов для хранения документов. Деревянных, кожаных и крашенных смолой. Старик не обратил на нас ни малейшего внимания, словно бы нас здесь не было. Макнул стило в разведенной туши и продолжил чертить ровные ряды букв.

– Это контора писаря, – сказал Брус. – Стоит она на улице Ворожеев, в торговом квартале. Писаря зовут Шилган Хатьезид, и ты должен запомнить это на всякий случай, если тебе придется возвращаться домой одному.

– Шилган Хатьезид, – повторил я. – Писарь с конторой на Ворожеев, в торговом квартале.

Шилган Хатьезид потянулся за костяной печатью и прокатил ее по листу. Мы были для него невидимками.

– Что он делает?

– Пишет людям правительственные письма. Просьбы, решения и заявления. А также частные письма, завещания, разводные листы и всякое такое. Такая у него работа.

Брус развел кожаные завесы и вышел на улицу, я вышел за ним следом.

И чуть не упал, когда залило меня сияние солнца, гомон, толкотня и теснота. Я уже видел много людей сразу, но отряды войска или толпы верных издали напоминали цветочные клумбы. Здесь же люди буквально клубились. Я глядел на тесные квадратные дома из желтоватого цвета сухой глины, что напирали один на другой, на цветные одежды, выставляемые перед входами кипы товаров, вьющиеся флажки профессий – и закружилась моя голова.

Было грязно и шумно.

Мы протискивались между людьми, сидящими в тени, курящими трубки или попивающими отвары, бродили в насыпанных горах фруктов, лавировали между пирамидами глиняной посуды или проталкивались в залитой солнцем толпе. Никто не уступал нам место, никто не помогал пройти. Нужно было пробиваться силой, слушая проклятия и снося толчки. Я обонял запах пота, смешанный с ароматом скворчащего на противнях мяса и специй, добавляемых в зеленое кебирийское вино. Город одновременно пах и вонял, был интересным и пугающим, притягательным и отталкивающим.

Я запомнил только хаос и толчею. И ошеломительное чувство, что никто не обращает на меня внимания, сплетенное с жесточайшим страхом, что через миг я буду раскрыт. Толпа производила впечатление, что все идут во все стороны сразу. Еще я заметил, что некоторые болели или носили следы болезней перенесенных. У них не хватало зубов и имелись шрамы, попадались люди без руки или ноги, порой с выкрученными ладонями или мокрыми язвами.

Когда мы одолели часть пути, я почувствовал себя ужасно уставшим и захотел вернуться в Облачные Палаты, переодеться и сесть в саду. Сказал об этом Брусу, но тот лишь фыркнул:

– Ты еще не видел города, Арки. Нужно к нему привыкнуть. Такова жизнь. Эта вонь, шум, эти люди. Твой сад – лишь сон. А ты должен проснуться.

Поэтому мы шагали по улицам, а у меня кружилась голова от тесноты, жары, а вскоре еще и от усталости.

– Когда ты устал, можно присесть где-нибудь в тени на земле, но там тоже будет душно и тесно. Всякий желает усесться в тени. Остальные прохожие станут тебя пинать и толкать. Если же имеешь какие-то деньги – другое дело. Тогда можешь отыскать корчму и там отдохнуть, напиться чего-то и удобно расположиться на табурете. Однако это стоит денег. Как и всякий фрукт, всякий кусок жареной черепахи и вообще все, что ты видишь. В городе все имеет свою цену. Клочок тени, миг отдохновения, кусок еды. Если хочешь где-нибудь присесть и отдохнуть, придется платить. В городе платят каждый миг и за все подряд. И еще – за каждый глоток воды. Тот человек, идущий со странным сосудом на спине, продает именно воду. Когда мы станем выходить в следующий раз, ты получишь немного меди – чуть больше дирхана. Столько, сколько составляет дневной заработок столяра. Когда пожелаешь что-то купить или съесть, тебе придется обращать внимание на цены и проверять, можешь ли ты это себе позволить. Помни, что с начала суши дороже всего в этом городе стоит утоление жажды. И все же в столице с этим еще нормально.

Через какое-то время и сам Брус запыхался, и мы уселись в тени некоего мрачного помещения на деревянных твердых стульях, а толстый трактирщик принес нам кубки орехового отвара.

– Отчего мы сели здесь, ситар Тендзин?

– Потому что «У Кошака» хорошие отвары. Куда хуже тех, что ты пьешь обычно, но это хоть можно проглотить.

– Но ты заплатил половину тигрика. В том трактире напитки дешевле. За те же самые монеты кроме напитка мы получили бы еще по тыкве пряного пива.

– Откуда ты знаешь? – нахмурился он.

– Цены написаны мелом на ставне, ситар Тендзин, – заметил я.

Позже я полюбил вылазки в город. Мы ходили по улицам, время от времени присаживаясь в тавернах, проходили по базарам и площадям. Брус вообще позволял мне ходить где захочу, противясь лишь, когда я желал войти в некоторые кварталы.

– Там слишком опасно, – ответил он коротко.

Я полюбил наблюдать за людьми и слушать их разговоры. Высматривал экзотически выглядящих чужеземцев и чувствовал радость, видя проталкивающегося сквозь толпу человека в кирененской куртке, с клановой вышивкой на рукавах и с ножом на поясе. Любил я и бродить без цели. Пройти сквозь рынок, взвесить в руке кебирийскую саблю, купить печеного кальмара с уличного лотка и запить тыквой пряного пива, поторговаться за нитку кораллов, а потом подарить их первой встречной красотке. Однако я был достаточно сообразителен, чтобы не приближаться к женщинам в кастовых одеяниях с татуировкой на лбу.