Ночной Странник - Ярослав Гжендович

Плод распался, и показался ван Дикен, драматическим жестом откидывая плащ.

– Ладно, – сказал Драккайнен. – Ты и я. На кулаках.

Ван Дикен зааплодировал. Медленно и издевательски.

– Я впечатлен. Вы словно прыщ на заднице, mynheer Драко. Не знаю, как вы это сделали, но было эффектно. И вы саркастичны. Эта ирония перед лицом смерти, как это по-нормандски! Вам все кажется, что это какая-то там песнь о кольце Нибелунгов? Знаете, сделаем иначе: нынче именно дракон убьет Сигурда.

Внезапно он взмахнул рукой, и длинное ясеневое копье мелькнуло в воздухе.

Одновременно с боевым режимом.

Время замедлилось как раз в тот момент, когда треугольное острие вошло в грудь Драккайнена и пошло так, сонным движением, пока не пробило рубаху и не вышло с другой стороны, из спины.

Он ухватился за древко и попытался вырвать оружие из тела, но это было невозможно. Он пошатнулся, чувствуя, как копье проходит внутри и шевелит стальным зубом в его тканях при каждом ударе сердца.

Легкие, должно быть, наполнились кровью. Он ощущал ее медный запах и металлический соленый вкус.

Он закашлялся, выплюнул кровь на древко и свои руки, древко обхватившие. Упал на колени. Поднялся.

– Скажем так, копье Одина, – произнес ван Дикен. – Ясеневое. Властелина воронов и повешенных, друга людей. Что-то вроде тебя. Но ты опоздал. Рагнарёк уже случился. Сумерки богов были на прошлой неделе. Теперь – рассвет новой эры.

Драккайнен, хрипя, сделал с усилием шаг в сторону ван Дикена, но тот аккуратно его отодвинул.

– Знаешь что? Мне не нравится, что тебе осталось две-три минуты агонии. Да и к тому же часть этого времени – без сознания. Немного продлим. Прими это как подарок.

Ван Дикен взял лицо Драккайнена в свои ладони и немного приподнял его, после чего сложил губы трубочкой и издал тихий свист. Странник схватил его за запястья, щерясь пурпурными зубами, как умирающий волк.

А потом закашлялся снова, фыркая кровью, и отпустил руки ван Дикена, оставляя на них красные полосы.

– Ну вот, – сказал ван Дикен. – Теперь иди домой. Иди, если сумеешь. Сразу ты не умрешь. Еще немного. Дай мне порадоваться.

* * *

Я умираю.

И все же иду.

Чувствую это. Чувствую этот проклятый железный прут в себе; как он проходит между ребрами, пробивает перикард и прокалывает легкие, как вылезает через эс-образную трещину на лопатке.

Не знаю, почему я до сих пор жив. И почему иду.

Это начинается от ног. Они отсутствуют. Даже не холод, а словно бы исчезли. Словно бы я сам исчезаю, сантиметр за сантиметром. Исчезают мои ноги, исчезают охватывающие древко пальцы. Весь я стану так исчезать, растворяться в темноте, до самых глаз. Они исчезнут последними.

Собственно, я не боюсь. Не знаю почему. Тону в боли и не боюсь. И все еще иду.

Падаю, встаю.

И иду.

Но не боюсь.

Мне лишь жалко. Неба, утреннего света, бульваров, губ девушки, полета птицы. Тех, кого я люблю. Боже, мне так жаль! Мама…

Будь, Боже. Будь на той стороне. Я так далеко…

Я на другом конце космоса.

Найдешь ли меня здесь?

Я иду.

Отчего так долго?

Я вижу траву под ногами, вижу все перечеркнутым, забрызганным древком.

Ноги у меня деревенеют, и все же я иду. Как это возможно, что сердце мое все еще работает? Каким образом заполненные кровью, разорванные легкие все еще качают воздух?

Шаг за шагом.

Я иду.

И понимаю, что, должно быть, начинаю терять зрение: руки мои выглядят странно. Кожа делается серо-серебристой; ничего странного, но кажется мне, что пальцы, которыми я обхватил древко, становятся все длиннее.

Я иду.

Поднимаю одну руку к глазам и вижу, что они вправду стали длиннее. И что средний палец расщепился надвое.

Ноги у меня словно колоды, я все хуже их ощущаю. Делаю шаги, но неуверенно, как идя на ходулях.

Еще пара шагов. Еще чуточку.

Уже не держусь за древко, потому что мои пальцы спутались. Кожа уже не просто серо-серебристая: она облазит длинными полосами, как кора ясеня. Пальцы и руки все длиннее. Кончиками пальцев я дотрагиваюсь до земли.

И ноги мои пухнут. Неподвижные и толстые, словно колоды.

Как стволы.

Я не могу идти дальше, останавливаюсь.

Теперь я упаду, и все закончится.

Но не падаю. Слышу треск и хочу увидеть, что оно, но не могу пошевелить головой. Смотрю краешком глаза и вижу, что это разорванная одежда лежит вокруг ствола. Моего ствола.

С гладкой серебристой корой, как у ясеня.

Я – ясень.

Мировой ясень, словно Иггдрасиль.

Вижу, как торчащее из моей груди копье выбрасывает маленькие веточки, как руки мои растут и удлиняются.

Дерево.

Я становлюсь деревом.

Как Дюваль.

Кто меня срубит? Сумею ли я передать – KILL ME – одной веткой?

Боже, я становлюсь деревом.

Хребет мой внезапно распрямляется и деревенеет, странная судорога задирает руки вверх: руки, которые становятся ветвями.

На плечо мое садится ворон. Мой ворон.

– Невермор, – каркает ворон, сидящий на моем плече. – Никогда!

Я кричу, хочу кричать, но слышу, что крика уже нет. Из моего одеревеневшего горла не вырывается ни звука.

Только шум листьев.

Конец первого тома