Семья Рэдли - Мэтт Хейг

Он так счастлив, что даже напевает себе под нос первую попавшуюся мелодию и только через какое-то время осознает, что это единственная авторская песня «Гемо-Гоблинов». Он вспоминает и единственный их концерт в молодежном клубе в Кроули. Им удалось растянуть сет на три песни, добавив пару каверов — «Анархия в Соединенном Королевстве» и «Окрась все в черный», которую они по такому случаю переименовали в «Окрась все в красный». В тот вечер они впервые встретились с Шанталь Фейяд — она танцевала пого перед толпой двенадцатилеток в майке с «Джой Дивижн», и кожа у нее была свежая, как воздух в Альпах.

«Славные были времена, — невольно думает Питер. — Да, славные были времена».

Конечно, он в то время был эгоистичен, но, возможно, доля эгоизма необходима, чтобы мир был таким, какой он есть. Однажды ему довелось прочесть книгу некровососущего ученого, который утверждал, что эгоизм от природы свойственен каждому живому существу и что у любого, даже самого бескорыстного на свете поступка при тщательном анализе обнаруживается глубинный эгоистический мотив.

Красота эгоистична. Любовь эгоистична. Кровь эгоистична.

И с этой мыслью он заходит под желтые ветви ракитника, не нагибая голову, как делал обычно. Он видит пышущую энергией эгоистичную Лорну, которая направляется на прогулку со своей надоедливой эгоистичной собакой.

— Лорна! — приветствует ее Питер громко и радостно.

Она со смущенным видом останавливается:

— Привет.

— Лорна, я тут подумал, — начинает он с отчаянной самоуверенностью, какой сам от себя не ожидал, — мне ведь нравится джаз. Очень даже нравится. Ну, Майлз Дэвис, например. Чарли Птичник и так далее. Это же просто супер. Джаз такой раскованный, правда? Музыканты не следуют теме нота в ноту, они отступают от нее, пускаются в импровизацию, когда им заблагорассудится… ну разве не так?

Пес рычит.

Чарли Птичник?

— Так… наверное, — соглашается Лорна.

Питер кивает и, к собственному удивлению, жестами изображает играющего на пианино человека.

— Именно! Да! Так что… если ты не передумала наведаться в «Лису и корону» послушать джаз, то я с удовольствием составлю тебе компанию. Да! Правда.

Лорна колеблется.

— Ну, даже не знаю, — говорит она. — У меня все… стало лучше.

— Ясно.

— У меня с Марком.

— Ага.

— А у Тоби сейчас трудный период.

— Да?

— Мне кажется, он беспокоится за друга.

— А… — Питер разочарован.

Но тут выражение лица Лорны меняется. Она что-то обдумывает. Затем лукаво улыбается:

— Ну ладно. Живешь всего один раз. Давай сходим.

И почти сразу же счастье Питера начинает испаряться, уступая место чувству вины и леденящему ужасу соблазна.

Роуэн готов выходить.

Он вымылся, переоделся, взял Евино стихотворение. Не хватает только бутылки крови. Он берет рюкзак, кладет в карман кошелек, смотрится в зеркало, проверяя прическу, и выходит в коридор. В душе наверху шумит вода, что в такое раннее время в понедельник вечером довольно странно. Проходя мимо ванной, мальчик слышит голос отца, перекрикивающего шум воды. Он поет какую-то неизвестную Роуэну песню совершенно кошмарным голосом. «Тебе очень к лицу это алое платье…» — это все, что успевает разобрать Роуэн, прежде чем из своей комнаты выходит Клара.

— Куда собрался? — спрашивает она у брата.

— В кино.

— Рановато, нет?

Роуэн говорит тише, чтобы его не услышал отец, который, впрочем, уже дошел до припева и принялся ужасно завывать.

— Мне надо сначала крови раздобыть. Ну, на всякий случай.

Она кивает. Роуэн думал, что сестра на него дуется, но, похоже, это не так.

— Ладно, — отвечает Клара, — будь осторожен…

Роуэн спускается вниз по лестнице. Он замечает, что мама на кухне, но не задумывается, почему она стоит неподвижно, уставившись на ящик с ножами.

У него голова другим занята.

Роуэн стучится в фургон Уилла, но его там нет. Зная, что его нет и дома, он дергает на себя дверь. Залезает в фургон в поисках вампирской крови, но ничего не находит. Только одна бутылка, и та пустая. Роуэн поднимает матрас. Под ним нет ничего, кроме нескольких тетрадей в кожаном переплете — ими жажду не утолишь. Затем взгляд его падает на спальный мешок, в который завернута непочатая бутылка. Потянувшись за мешком, Роуэн нечаянно сталкивает крышку с обувной коробки. Крышка переворачивается. С обратной стороны на ней записан телефонный номер. Их номер.

Роуэн заглядывает в коробку и обнаруживает там стопку фотографий, стянутых резинкой. Первый снимок довольно старый, на нем изображен младенец, сладко спящий на коврике из овечьей шкуры.

Роуэну знаком этот младенец.

Это он сам.

Он снимает резинку и просматривает фотографии. На снимках первые годы его жизни. Вот он только начинает ходить, а вот уже школьник.

Что это значит? Фотографии кончаются в возрасте пяти-шести лет.

Вот его день рождения.

Лицо у него покрыто сыпью, мама еще говорила, что это краснуха. Ему до смерти любопытно, что эти фотографии тут делают. Может, письма подскажут. Роуэн начинает читать верхнее в стопке письмо узнает почерк своей матери.

17 сентября 1998 г.

Дорогой Уилл,

не могу сообразить, с чего лучше начать, но сразу предупреждаю, что это мое последнее письмо. Я не знаю, расстроишься ли ты и будешь ли тосковать по фотографиям Роуэна, но я искренне считаю, что теперь, когда он пошел в школу, нам обоим пора оставить прошлое позади хотя бы ради него, если не ради себя.

Понимаешь, я уже снова чувствую себя почти нормальным человеком. «Некровопьющим», как мы цинично выражались раньше. Иногда по утрам, когда я всецело занята детьми — одеваю их, меняю Кларе подгузник, мажу ей десны гелем (у нее уже режутся зубки), даю Роуэну лекарство, — я почти полностью забываюсь и совершенно не думаю о тебе. Да и невелика потеря для тебя, откровенно говоря. Я никогда не была тебе нужна, по крайней мере не настолько, чтобы ради меня становиться верным супругом и уж тем более отказываться от радостей свежей крови. До сих пор помню твое лицо, когда я сообщила, что жду от тебя ребенка. Ты пришел в ужас. Я напугала человека, которого считала абсолютно бесстрашным. Так что в каком-то смысле я делаю тебе одолжение.

Ты не выносишь ответственности, а мне она необходима. Так что отныне и впредь ты свободен от обязанности читать мои письма и рассматривать его фотографии. Может, они до тебя вообще не доходили. Может, ты опять сменил работу и мои послания пылятся в университетском почтовом ящике. Надеюсь, когда-нибудь ты сможешь остановиться и успокоиться. Хочется верить, что отец моего сына рано или поздно найдет в себе моральный стержень. Наверное, это глупое желание. Роуэн с каждым днем становится все больше похож на тебя, и меня это пугает. Хотя характер у него совсем другой. «Яблоко от яблоньки недалеко падает». А по-моему, может и далеко укатиться, если яблоня растет на холме. И материнский долг велит мне сделать этот холм как можно круче.