Дедушка русской авиации - Григорий Волчек

— Не жрите сопли, уроды, умирайте красиво, без слюнтяйства! Помолились? Отлично! Взвод, строиться!

Конвоиры вытянулись цепью.

— Спустить предохранители!

Клацнули рычажки предохранителей.

— Взвести затворы!

Щелкнули запираемые затворы.

— Взвод, приготовиться!

Стрелки подняли автоматы и прицелились.

— Взвод, стрелять по моей команде!

Повисла пауза. Не выдержали нервы еще у нескольких кавказцев — они упали плашмя на снег и зашлись икотой и судорогами. Задрожали связанные руки даже у Анвара.

— Слушай мою команду! Взвод! Товсь!

Сделав небольшую паузу, Полторацкий вразвалку подошел к Анвару, за шиворот оттащил его в сторону, вытащил изо рта кляп.

— Что, неохота подыхать?

У Анвара тряслись губы, челюсти отбивали барабанную дробь.

— Не слышу!

— Н-нет-тт!

— Мне твоей крови не нужно! Мне нужно твое хорошее поведение!

— Игорь, все сделаю! Не убивай!

— Поклянешься?

— Да!

— Не слышу!

— Да! Все сделаю!

— Клятву дашь?

— Дам!

— На пидараса?

— На пидараса!

Игорь повернулся к своим солдатам.

— Взвод, отставить! Оружие на предохранитель! Твари, встать, построиться! Шагом марш!

Еще не веря своему счастью, кавказцы встали с колен и, поминутно оглядываясь, заковыляли обратно в казарму. В кубрике Анвар под диктовку Полторацкого произнес:

— Братья, отныне слово Полторацкого для меня — закон! Клянусь всем святым — матерью, хлебом, кораном! Если я нарушу эту клятву, буду пидарасом!

Полторацкий дал команду своим ребятам обшарить койки и тумбочки кавказцев. Через пару минут Полторацкому принесли изъятые ножи.

— Ножи иметь запрещаю! Если узнаю, что вы снова светите ваши хлеборезами — кончу без всяких разговоров! Просто приду ночью в казарму и пришью вас спящими! Далее — Лешу слушаться, как меня! Услышу жалобы — конец вам, сукам!

Полторацкий выпустил в потолок еще одну короткую очередь. Вновь посыпалась штукатурка. Прихлебатели Татарчукова развязали кавказцам руки и вытащил из их ртов кляпы.

— Потолок заделать, в казарме навести порядок, потом всем спать!

Полторацкий увел команду. В родную казарму зашли через запасной выход, сложили автоматы у оружейки.

— Ну что, чуваки, отработали нормально. Молодцы! Герои, скитальцы, морей альбатросы! Короче, всем спасибо! Вы знаете — Полторацкий добро не забывает. И еще, прошу вас, хлопцы — смирите гордыню, не пи…ите об этом, ибо крайне чревато! А теперь тихо отбиваемся.

Дежурный по роте вновь позвонил дежурному по полку. Тот не сразу взял трубку — спал в своей кондейке.

— Товарищ капитан, разрешите вскрыть ружпарк! У дневального ремешок на штык-ноже порвался, заменить надо!

Дежурный открыл оружейную комнату, протер автоматы ветошью, прочистил стреляные стволы и поставил оружие на место.

Дембеля уезжали. Уехал «тайный агент» Лада, уехал «вечный карась» Черемисов — спокойно и достойно (Игорь сдержал свое обещание). Гиддигову нацепили сержантские лычки, за что Гоша время от времени его подкалывал. К середине декабря никого из дембелей в казарме не осталось. Призыв Полторацкого стал самым старшим. Все чаще в адрес Игоря, Володи, или, скажем, Бегичева, звучала старая как мир дембельская песенка:

Масло съели — день прошел.

Старшина домой ушел.

Спи глазок, спи, другой!

Пусть приснится дом родной,

Баба с пышною пи…ой,

Море водки, пива таз,

И Соколика приказ.

Ты, Соколик, не робей —

Присылай приказ скорей!

Вам осталось… (проставляется цифра) дней,

И ровно столько же ночей!

Уже вплотную приблизилась стодневка, но как ни странно, чем ближе к дембелю, тем чаще на Полторацкого стали накатывать приступы хандры. Игорь стал более раздражительным и менее разговорчивым, куда-то исчезло его чувство юмора. Помимо всего прочего, у Полторацкого испортились отношения с Володей. Короче говоря, Полторацкому надоело все, надоело до чертиков! Игорь ненавидел окружающий мир — от сопок, обступивших поселок, до собственных блестящих кирзачей. Однажды, в приступе жестокой тоски, Игорь написал письмо Ирине. Хотел написать и Наташе, но не знал ее нового адреса, а узнавать в санчасти постеснялся.

Письма Игорь писал очень редко (относил их на почту сам), и получал тоже нечасто. Все получаемые письма были без обратного адреса, по прочтении Гоша их незамедлительно сжигал. Вторжений в свою личную жизнь Полторацкий категорически не терпел, и поэтому никто в казарме, включая Володю, ничего не знал о доармейской Гошиной биографии.

Но шила в мешке не утаишь. Однажды Руденко, единственный, кому разрешалось открывать Игорину тумбочку, загружал в нее продукты и нечаянно смахнул на пол лежавшую на стопке книг фотокарточку. Боясь, что Полторацкий заметит, адъютант быстро положил снимок на место, мельком успев зафиксировать, что запечатленная на нем девушка — редкостной красоты. Но Полторацкий все-таки заметил.

— Дай-ка сюда фотку, друг Руденко! Что, нравится? Да, приличная бабенция, ничего не скажешь! Вот смотришь на нее и реально получаешь эстетическое удовольствие. Ангелочек! Даже и представить трудно, что по жизни она конкретная стервоза. Знаешь, как ее зовут? Стелла! По латыни это значит «звезда». И вот эта самая «звезда» страстно хотела меня на себе женить! Меня, восемнадцатилетнего сопляка, на себе — почти тридцатилетней женщине! Безобразный мезальянс!

Полторацкий задумчиво повертел фото в руке.

— Кстати, могу дать тебе, Руденко, ее адрес и телефон. Если вспомню. Хочешь?

Руденко смутился и покраснел.

— Ну, не хочешь, как хочешь! Вечер воспоминаний объявляю закрытым.

Еще осенью Гоша поймал на улице беспризорную молодую кошку и оставил ее жить в пекарне, где шустрая охотница исправно ловила мышей. Затем киса вместе с Полторацким перекочевала в казарму ТЭЧ. Жила Кшися (польское сокращение от имени Кристина) под койкой Полторацкого на коврике, ночью всегда спала у Игоря в ногах. Питалось животное отменно — Руденко носил ей из столовой сырую рыбу и сгущенку — эти два продукта привередливая Кшися любила больше всего. Чтобы Кшися не скучала, Полторацкий поручил Гедрайтису сшить для кошки несколько тряпичных мышек. А однажды Игорь уличил своего адъютанта в том, что время от времени Руденко вместо того, чтобы скармливать сгущенку Кшисе, съедает ее сам. Гоша беззлобно попенял своему ординарцу и отдал необходимые распоряжения. С тех пор Руденко носил из столовой по две банки сгущенки: одну для себя, другую — для Кшиси.