Лебединая песнь. Книга 1. Последняя война - Роберт МакКаммон

Они все-таки увидели первые автомобили, не изуродованные до состояния лома. Брошенные автомобили, краска которых облезала, а лобовые стекла были выбиты, стояли тут и там по улицам, но только в одном был ключ, но и он был сломан и заклинивающе торчал в зажигании. Они продолжали идти, дрожа от холода, а серый кружок солнца перемещался по небу.

Смеющаяся женщина в легком голубом халатике, лицо распухшее и изодранное, сидела на крылечке и насмехалась над ними.

— Опоздали, — орала она, — все уже ушли. А вы слишком опоздали.

На коленях у нее лежал пистолет, и они пошли дальше. Возле другого угла этого же дома мертвый мужчина с багровым лицом, голова страшно изуродована, прислонился к указателю автобусной остановки и ухмылялся в небо, руками обнимая «дипломат». Это в его кармане пальто Дэйв Хэннен нашел пачку «Винстона» и газовую зажигалку.

И действительно, все ушли. Несколько трупов лежали в палисадниках или на мостовых, или на ступенях, но те, кто были живы и не совсем сошли с ума, покинули зону катастрофы. Сидя перед огнем и куря сигарету умершего, Сестра представила себе исход жителей пригородов, в панике истерично набивавших наволочки и мешки едой и всем, что можно было унести, в то время как Манхеттен исчезал за палисадами. Они забрали с собой детей и бросили животных, убегая от черного дождя, как армия бродяг и старьевщиков. Но они не брали с собой одеяла, потому что была середина июля. Никто не ожидал, что будет холодно. Они хотели только убежать от огня. Куда они бежали, где могли спрятаться? Холод наверняка подобрался к ним, и многие из них уже заснули в его объятиях глубоким сном.

Позади нее остальные скорчились на полу, на диванах, накрывшись коврами. Сестра опять затянулась сигаретой и потом глянула на резкий профиль Дойла Хэлланда. Он глядел в огонь, с «Винстоном» в губах, одной рукой с длинными пальцами на ощупь массируя ногу, в которой застрял металл. Человек чертовски сильный, подумала Сестра; он сегодня ни разу не попросил остановиться и дать отдых ноге, хотя от боли лицо его стало белым, как мел.

— И что вы собирались делать? — спросила его Сестра. — Навсегда остаться у той церкви?

Прежде чем ответить, он на минуту задумался.

— Нет, — сказал он, — не навсегда. Только до тех пор… Я не знаю… До тех пор, пока не придет тот, кто куда-то идет.

— Почему вы не ушли с другими?

— Я остался, чтобы исполнить последний обряд для стольких, скольких мог. За шесть часов после взрыва я исполнил этот обряд для стольких, что потерял голос. Я не мог говорить, а там было все больше умиравших людей. Они умоляли меня спасти их души. Умоляли меня взять их на небеса.

Он быстро взглянул на нее и отвел взгляд. Глаза у него были серые, в зеленых точках.

— Умоляли меня, — мягко повторил он, — а я не мог даже говорить, поэтому я давал им крест…

И целовал их. Я целовал, чтобы они спали, и все мне верили.

Он затянулся сигаретой, выдохнул дым и смотрел, как он втягивается в камин.

— Церковь Святого Матфея была моей церковью больше двенадцати лет. Я возвращался к ней и ходил по ее развалинам, пытаясь понять, что произошло. У нас было несколько прекрасных статуй и цветные стеклянные витражи. Двенадцать лет, — он медленно покачал головой.

— Извините, — подала голос Сестра.

— А вам-то что? Вы к этому не имеете никакого отношения. Это просто… Что-то, вышедшее из-под контроля. Вполне возможно, что воспрепятствовать этому никто не мог.

Он опять взглянул на нее, но на этот раз его взгляд задержался на запекшейся ранке в углублении на шее.

— От чего это? — спросил он ее. — Выглядит похожим на распятие.

Она дотронулась до нее:

— Я раньше носила цепочку с крестом.

— Что случилось?

— Кто-то, — она запнулась. Как она могла описать это? Сейчас, пока ее сознание избегало этого воспоминания, даже думать об этом было небезопасно. — Кто-то сорвал его у меня, — продолжила она.

Он задумчиво кивнул и пустил струйку дыма уголком рта. Сквозь голубоватое марево его глаза смотрели в ее.

— Вы верите в Бога?

— Да, верю.

— Почему? — спокойно спросил он.

— Я верю потому, что однажды Иисус придет и возьмет всех, кто заслужил, в Царст…

Нет, сказала она себе. Нет. Это Сестра Ужас бормотала о том, о чем болтали другие старьевщицы. Она остановилась, чтобы привести в порядок мысли, и потом сказала:

— Я верю в Бога потому, что осталась в живых, и не думаю, чтобы через все, что я прошла, я могла пройти сама по себе. Я верю в Бога, потому что верю, что доживу до других дней.

— Вы верите, потому что верите, — сказал он. — Это ничего не дает для логики, не правда ли?

— Не хотите ли вы сказать, что не верите?

Дойл Хэлланд отсутствующе улыбнулся. Улыбка медленно сползла с его лица.

— Вы действительно верите в то, что Бог видит все, леди? Вы думаете, что ему действительно интересно, проживете вы на один день больше или нет? Что отличает вас от тех мертвых, что мы видели сегодня? Разве Бог не заботился о них?

Он взял зажигалку с инициалами.

— Как насчет мистера РБР? Он недостаточно посещал церковь? Он не был хорошим парнем?

— Я не знаю, смотрит ли Бог на меня или нет, — ответила Сестра Ужас, — но я надеюсь, что смотрит. Я надеюсь, что достаточно значительна, что все мы достаточно значительны. А что до мертвых… Может, им повезло. Я не знаю.

— Может, и повезло, — согласился он. Он вернул зажигалку в карман. — Я просто не знаю, что еще такого осталось, ради чего следовало бы жить? Куда мы идем? Почему мы идем куда попало? Я имею в виду… Ведь ни одно место не хуже другого, чтобы умереть, не так ли?

— Я не собираюсь скоро умирать. Я полагаю, что Арти хочется вернуться в Детройт. Я иду с ним.

— А после этого? Если вы то же найдете и в Детройте?

Она пожала плечами:

— Как я сказала, я не собираюсь умирать. Буду идти, пока смогу.

— Никто не собирается умирать, — сказал он. — Когда-то давно я был оптимистом. Я верил в чудеса. Но знаете ли, что случилось? Я постарел. А мир стал низменнее. Раньше я служил Богу и верил в него всем моим сердцем, до мозга костей, — глаза его слегка сузились, как будто он смотрел на что-то очень далекое через огонь, — как я сказал, это было очень давно. Раньше я был оптимистом, а теперь… Думаю, я стал оппортунистом. Я всегда хорошо мог судить, куда дует ветер, и должен сказать, что теперь сужу о Боге, или о силе, которую мы принимаем за Бога, как об очень-очень слабом. Гаснущая свеча, если хотите, окруженная тьмой. И тьма смыкается.

Он сидел неподвижно, просто глядя, как горит огонь.

— Вы говорите совсем не как священник.