Русские были и небылицы - Игорь Кузнецов

Вообще удавленники – любимая добыча черта, «черту баран», как говорит пословица.

Вот девки ходили по улице, а там была пустая изба. В этой пустой избе на потолке – железные зубы. И вот тебе, когда бы ни зашли они в эту избу, всегда там гармонист играет в гармонь до того-то хорошо.

Вот раз они туда зашли, два зашли, какой человек играет – и не знают. Вот в третий зашли они туда. Соседняя девчонка с маленьким ребеночком тоже туда забегла. Ей некуда деться, она залезла на печку и сидит-глядит.

Они с гармонью заиграли, девки заплясали. А она видит между брусьев, что это черти. Они не в гармонью играют, а маленького ребеночка тащут (он присыпальник, ребеночек-то).

Она выскочила да бежать. Прибегла домой и говорит:

– Мама, мама, там черти с железными зубами играют, а девки наши пляшут.

Они кинулись туда, а двери позаперты. Кинулись двери отворять, они (девки) шумят:

– Бока у нас болят!

Они кинулись потолок разбирать, а они шумят:

– Виски у нас болят!

А черти девок передрали да к потолку за косы привязали. Матери пришли, покричали, покричали, так дверь не отворили и окна не откупорили.

Так они все и погибли.

Вот был такой знаменитый гармонист. Как Анна Куприяновна славилась сказками, так и он с гармонью. Хорошо играл! Вот брали его по простым беседам везде, как он ославленный, по купцам и по царям он игрывал. Дюже везде восхваленный был. Где ни поиграет, хвалят везде да все в ладушки щелкают.

Он и говорит:

– Везде я был, во всем белом свете, только у чертей не был!

Вот тебе, является человек на коне в двенадцать часов ночи.

Играл-играл он. Там убрата комната, завеси хорошие, и барышни убраты хорошо, и кавалеры.

И играл он до тех пор, пока не запотел. Вот тебе, плясали они и не видели, как он завесью утерся. И вдруг он видит, что эти завеси – удушельники, утопленники, передратые ихние кожи висят; присыпальники на фартуках у чертей. Удавленник на штанах у черта, прямо шкура снята и надета. И утопленники.

Вот он играл-играл и говорит:

– Пора домой!

Вот они подвели к вороху деньгам и вороху углей. Вот если бы он не утерся и взял бы деньги углями, а как он утерся, то он видит: эти – деньги, а эти – уголья. Вот, значит, они подвели к уголю и деньгам. На уголь показывают – деньги, а на деньги – уголь.

Он почесался-почесался и говорит:

– Мне деньги так не требуются, как уголь.

И насыпал. А заместо угля денег полны карманы.

Подали ему вместо кареты удушельника-человека, вместо коня – утопленника-человека. И обоих он их знает, они недальние, ихнего села. Подъезжает он к деревне и смелости набрался, говорит:

– Костя, это ты?

А Иван, вместо коня, отвечает:

– Почему ты нас знаешь?

– Да вижу!

Вот они слезами залились:

– Только нам встреча с тобой одна, а то нам мука вечная-бесконечная здесь!

Тот малый страсти набрался и гармонь свою побил и по теперь не играет; боится – черти разорвут.

У чертей старшие есть и младшие. Первые приказания отдают, а вторые исполняют.

Вот раз чертенку дали приказ пакость какую-то сделать, а он не исполнил. Ну, ему сейчас под железные прутья до́лжно воротиться. Испугался он и давай Бога молить:

– Господи, коли ты меня от железных прутьев избавишь, никогда пакостничать не буду!

Бог его и не оставил: спрятал чертенка в церкви, под плащаницу. Черти его и не могли найти, бросили искать.

Стал после этого черт ангелом, и возрадовались и на небе, и на земле.

Священник один благочестив был, а молился он однажды в алтаре церковном. А дьявол хотел искусить его на горячей молитве.

Тогда святой начал кругом себя все ограждать крестным знамением, и увидал дьявола, и погнал его крестным знамением, и загнал его в уголок алтаря, и прижал его в уголку крестным знамением.

И запросил дьявол пощады у человека.

– Пусти, – говорит, – отче! Что ты мучишь меня? Все равно, что огнем жжешь ты меня.

– Пой серафимскую песнь! – сказал святой.

– Ты знаешь, что я не могу, – простонал дьявол.

– Пой, – закричал человек, – а то все равно замучу! Пой!

– Не могу, – отвечал дьявол. – Если я запою, ты истаешь, как восковая свечка, от песни той.

– Все равно пой!

Тогда запел дьявол серафимскую песнь:

– Свят, свят, свят, Господь Саваоф!

И храм наполнился благоуханием, а тело человека стало таять, как зажженная восковая свеча. И сделался дьявол светлым ангелом и продолжал петь серафимскую песнь.

Откуда взялась ведьма? Пожалуй, можно искать ее в индийских книгах Веды (Vedas), в подсолнечных государствах; но это слишком глубоко, а в Летописце Царств Солнца, в наших сказках о делах ведьмы нет ни слова. Ведьма принадлежит, собственно, устному преданию славян южных, особенно киевлян. Там знают, что такое: ведьма. Она старуха лет незапамятных; она ворожит, колдует, чарует; она захочет и тотчас оборотит вас комаром, мухою, букашкою, козлом; а из козла – мужиком…

Она же, ведьма, красавица писаная, сладострастная, огненная, пламенная. Если она полюбила вас: то ждите беды неминуемой – вы иссохнете, как лучиночка, вы пропадете, как былиночка. Какие красавцы юноши гибли от неистовой любви нашей ведьмы, в этом любовном случае: нашей Венеры; но Венера была женщина обыкновенная, замечательная только сладострастием, а у ведьмы есть хвостик, так же картинно загнутый, как и хвостик болонской собачки; этого хвостика она во всех своих превращениях оставить не может.

Любимое превращение ведьмы – превращение в сороку. В образе этой птички она куралесила несказанно, неописанно, неизъяснимо. У нас есть тьма историй о ведьме-сороке, которая, наконец, при распространении у славян христианства, заклята каким-то праведником и оставлена навеки в образе сорочьем.

Похождения ведьм (ибо их считается множество, т. е. едва ли не столько же, сколько сорок) чудны, неимоверны и весьма занимательны. Однако же, читая и слушая сказки о ведьмах, с удовольствием видишь, что они не столько были злы, сколько любезны: самое коварство их закрашивалось любовью.