Русские были и небылицы - Игорь Кузнецов

Даже те люди, которые не боятся нечистого и всячески угождают Богу, не обеспечены от нападений нечистого и козней его…

Жил в деревне мужик, и кузница была у него. Был он хороший человек, никого не обижал, не обманывал, часто к обедне ходил. Все его любили, и всю бы жизнь свою он прожил по-хорошему, кабы только враг на него не обиделся.

Была у него в кузнице, на правой стороне, как войти, икона – Спас Премилостивый, а на другой стороне на доске враг намалеван как есть с рогами, хвостом и весь в шерсти. И всякой раз, как взойдет кузнец в свою кузницу на работу, Спасу помолится, а на врага харкнет и плюнет: всего его заплевал.

И часто сожалел кузнец о том, что нет у него молотобойца, а одному работать несподручно: иной работы иначе как вдвоем не справить. А мастер он был первый в тех местах.

Однажды вечером приходит странник, еще молодой, и просится ночевать. Переночевал и просит еще на денек остаться: пристал горазд. «Что ж, – думает кузнец, – пусть поживет денек».

– А не побьешь ли молотом? – говорит он страннику.

Странник согласился. Пошли в кузницу, и весь тот день работал странник на кузнеца и очень ему полюбился. Приходят домой ужинать, а кузнец и говорит:

– Кабы стал ты у меня молотобойцем, лучше тебя не надобь!

– Что же, мне некуда идти, я хоть и у тебя поживу, – отвечает прохожий.

– Нанял бы тебя, да не знаю, быват, много спросишь?

– Что там за много! Буду я у тебя жить, ты меня пой-корми, а через три года дай мне сковать то, что я захочу.

Обрадовался кузнец. Работник лихой, всем хорош, всем доволен. Живет молотобоец год, живет другой, уж и третий к концу приходит. И вот, накануне дня расчета, останавливается у кузнеца ночевать старенький-престаренький раб Божий, странник. Выходят утром они, кузнец и молотобоец, на работу и говорит молотобоец:

– Помнишь, хозяин, условие, дай сковать, что я хочу!

– Да куй, – говорит кузнец, – железа много.

– Только ты не смотри, – предупреждает молотобоец.

Пошел он в кузницу, что стояла на берегу реки, разжег горно и ждет. Проходит мимо старенький старичок, что у них ночевал. Идет и охает, покачивается от старости, едва на ногах стоит, того и гляди по земли растянется. Кричит ему молотобоец:

– Эй, дедушка, заходи ко мне!

– Тяжело, родимый, на гору не здынусь, – отвечает.

– Полно, приходи сюда, я те помогу, помоложу.

Подошел старик к дверям и спрашивает:

– Чем ты меня помолодишь?

– Перекую.

– Да что ты?

– Ложись, увидишь.

– Эх, все одно помереть, – говорит старик, – лягу попытаю.

А кузнецу-то любопытно: прикинулся да в щелку и смотрит. И видит он: взял молотобоец старика, положил в горно, засыпал уголья, да как зафычит мехами, только искры столбом поднялись!

Раскалил старика, бросил на наковальню, бил, бил молотом да в разные стороны поворачивал, потом в чан с водой окунул, зашипела вода, пар столбом поднялся.

Кинул молотобоец старика об земь – и стал старик молодцом хоть куда: парень лет двадцати, кудри русые в колечки завиваются, щеки полные румянцем горят, походочка молодецкая. Встряхнулся, повел глазами вокруг: каков, мол, я? Взял он котомочку, поблагодарил мастера и дальше пошел.

Старый кузнец, словно ума решивши, опрометью домой бросился, кричит старухе матери:

– Ей, матушка, давай я тебя перекую, молода будешь!

– Что ты, – говорит ему мать, – аль Бог разум отнял? Видано ль дело – стариков ковать?

– Э, не разговаривай со мной, я у молотобойца сейчас научился! – закричал кузнец.

Схватил он старуху, та упирается. Приволок он ее в кузницу, связал, бросил в горно и ну мехами раздувать! Старуха та вопит благим матом, а он взаправду ума решился: знай себе дует.

А молотобоец и странник, которого помолодили, побежали по деревне и кричат:

– Идите вси крещоны в кузницу, посмотрите, как кузнец мать сожег!

Сбежался народ, ворвались в кузницу, видят: кузнец без памяти мать жжет, а старуха уж померши. Взяли его в железа да и повезли в город.

Хватились молотобойца – ни его, ни странника нет: сгинули.

Один сапожник шил под Светлое Христово Воскресение до заутрени сапоги. Смотрит: под окном стоит черт, визжит, смеется да говорит, наконец:

– Отрежь-ка мне, дядя, нос!

Сапожник был малый смелый: хвать черта ножом по носу, тот взвизгнул и пропал.

Но что же? Хотел было сапожник дошивать сапог, глядь, а в нем носка нет, отрезан. Плюнул сапожник, выругал черта и перестал с тех пор сапоги тачать под большие праздники.

У мужика случилась беда, а на беду надо денег. Между тем денег нет; где их взять? Надумался мужик идти к черту просить денег взаймы. Приходит он к нему и говорит: «Дай, черт, взаймы денег». – «На что тебе?» – «На беду». – «Много ли?» – «Тысячу». – «Когда отдашь?» – «Завтра». – «Изволь», – сказал черт и отсчитал ему тысячу.

На другой день пошел он к мужику за долгом. Мужик говорит ему: «Приходи завтра». На третий день он пришел. Мужик опять велел прийти завтра. Так ходил он сряду несколько дней. Мужик одинова говорит ему: «Чем тебе часто ходить ко мне, то я вывешу на воротах моих доску и напишу на ней, когда тебе приходить за долгом». – «Ладно», – ответил черт и ушел. Мужик написал на доске: «Приходи завтра». И повесил ее к воротам. Черт раз пришел, два пришел, на воротах все одна надпись. «Дай, – говорит он сам с собой, – не пойду завтра к мужику». И не пошел.

На третий день идет к нему и видит на воротах другую надпись: «Вчера приди». – «Эк, меня угибало, – сказал черт, – не мог вчера я прийти, видно, пропали мои денежки!» И с тех пор попустился он своему долгу.

Жил на селе крестьянин Пахом; был он трезвый и честный мужик, Бога помнил и всегда Ему молился, людям плохого слова никогда не скажет. Только Пахом с самого венчания в церкви не был. Думали-гадали соседи, отчего это он в храм Божий не ходит, и додумались до того, что стали считать нашего Пахома колдуном. Однажды Пахомов сын и говорит ему: «Ты бы, батюшка, хоть раз в церковь сходил; а то мне глаза повыкололи, нельзя на улицу показаться; все от мала до велика кричат: колдун твой отец, да и полно!» Что делать! Собрался Пахом в первый воскресный день идти в церковь, помолиться Богу, да и пошел не дорогой, а прямо по воде и идет себе как посуху. Приходит, становится, где людей поменьше, и усердно молится Богу. Глядь, откуда ни взялся маленький чертик, тащит он воловью кожу, кряхтит. Пахом увидел это и усмехнулся… Отошла обедня, подошли ко кресту, Пахом тоже, а там все и по домам, кто пешком, кто на лошади. Пахом же наш опять по воде, но что же – идет уже по колено; согрешил, значит, усмехнулся в храме. С тех пор никто не видал, чтобы Пахом был в церкви.