Дитя Бунта - Наталья Ракшина

Морни Эльдендааль разобрался бы в характере Leanbh eiri Amach гораздо быстрее, чем я, и с большей деликатностью — или с большими причудами, но я не Морни. Он бы сплел целую сеть противоречий и хитростей, в которой запуталась бы даже Темная эльфийка с опытом ведения интриг в несколько сотен лет, а не то, что молодая женщина, выдернутая из привычной среды роковым стечением обстоятельств…

Но, повторю, я такими «примочками» не владею. Я могу просто похвалить. Просто отшлепать от души. Соблазнить с минимальными ухищрениями. Отыметь без всяких прелюдий. Поиграть с прелюдией. Просто усадить к себе на колени и гладить по голове, подавляя привычное желание почесать за ушком, и запоздало вспоминая, что передо мной все же не собака, а женщина. Если подумать, то могу многое — в рамках своих отформатированных армейских мозгов, и, кажется, этого хватает, потому что у рыженького Чудовища румяные щечки, а осенние глаза постепенно теряют последние тени смертной тоски. Нет, эта женщина все помнит. Она ничего и никогда не забудет, но день за днем учится жить бок о бок со страшными воспоминаниями. Всепожирающий огонь в глазах Leanbh eiri Amach пока не торопился смениться сиянием, он как бы уходил внутрь, четко сигнализируя: начинается женское «самокопание».

Вот этого я допустить не мог. По человеческим меркам Айли надоест мне не скоро, она останется рядом на несколько лет. Сейчас я провожу с ней почти все свое время, но это закончится. В Ирландии она будет предоставлена самой себе на недели и порой — месяцы, а значит, нужна мне в хорошем настроении, со здоровой психикой и должным эротическим энтузиазмом при встрече…

Вывод один: тормошить, тормошить постоянно, и я это делал! Так, чтобы она не думала ни о чем ином, кроме еды, сна, и секса! Таскал с собой на утренние пробежки для начала. Ну, бежала она где-то далеко позади, все так же под охраной Харта, а потом пыталась изобразить умирающую от усталости. Не выйдет!

— Не прикидывайся, Dearg, у тебя даже щеки не красные. Иди сюда, я тебя хочу.

— Оустилл! Ты пугаешь меня своей озабоченностью! — ворчал мой рыжий трофей. — Я потная после пробежки…

— Обожаю трахать потных женщин, иди сюда сейчас же!

— Уйди от меня! Ты пахнешь, как жеребец после скачек!

— Я смотрю, опыт-то насчет жеребцов богатый…

— Не настолько богатый, но представить могу!

Айли уступала, заводясь также быстро, как и я сам, мы сбрасывали одежду, где попало, а наши разгоряченные тела сплетались под душем, или даже не добираясь до оного. Она всегда пахла восхитительно, как разогретая солнцем трава. Кто мог бы запросто отказаться от этой женщины, от медового вкуса ее губ, от нежной кожи, розовеющей при малейшем прикосновении?!

Я тормошил ее заданиями, заказав через Маб-Эйланда кое-какие предметы: бумагу, набор карандашей, пастельные мелки, мольберт.

— Рисуй. — Потребовал я, закрепляя на мольберте здоровенный лист шершавой бумаги.

Рыженькое Чудовище уставилось на меня в полнейшем недоумении:

— В смысле?..

— Начни с портрета Харта. Может, потом дорастешь и до моего.

По ее лицу было заметно, что работа над моим портретом представляется Айли совсем уж сомнительным удовольствием.

— Что смущает? Ты ведь писала портреты на заказ, насколько я знаю.

— Это было давно. — Осенние глаза затуманились. — В другой жизни.

— Значит, в этой будет продолжение. — Заявил я тоном диктатора. — Харт не обидится, даже если ты изобразишь его в виде какой-нибудь плюгавой болонки.

Айли ходила вокруг мольберта пару дней, а потом все же согласилась, устроившись в садике камней на заднем дворе виллы. Только вот согласия волкодава забыли спросить мы оба, а он важностью задачи не проникся.

Иными словами, Харт никак не хотел сидеть смирно и спокойно, позируя художнице. Во время сеанса живописи его поведение укладывалось в одно емкое и точное слово: шантаж. Харт принимал неподвижную позу на несколько минут только после того, как кто-то из нас двоих наглаживал ему пузо или вычесывал шерсть добрую четверть часа. И, похоже, манипуляции, производимые нежными женскими ручками, нравились псу гораздо больше, чем мои: он закатывал глаза и повизгивал от счастья. Чувствовалось, что Айли несколько побаивается моего питомца, но значительно меньше, чем ранее.

Питомец же от нее без ума.

Рисунок, талантливо сделанный простым темным грифелем, понравился бы и самому Харту, если бы он хоть чуть-чуть понимал в живописи. На очереди был рассвет на утесе Данноттар, в неброских нежных тонах, а затем — попытка изобразить пикси, но не слишком удачная.

С летучими поганками мы вели вялые боевые действия. Видимо, в крохотных головенках пикси события быстро забывались, а потому они начинали проказничать примерно через день после того, как получали порцию шишко-ягод из моей рогатки.

Как только темнело, поганки вылетали из дневных укрытий, дразнили Харта, запертого в вольере, норовили ущипнуть меня или Айли за ухо, подлетая на полном ходу, пищали что-то (наверное, сильно обидное) своими тонкими голосишками, кидались мелкими кусочками гравия. Впрочем, пикси тут же убеждались, что двигаюсь я быстро, а стреляю из рогатки метко, придавая им ускорение с помощью точно летящих в цель тисовых зарядов.

Как это идея с рогаткой не пришла мне в голову в прошлый раз, когда пикси досаждали нам с Дэрин, сам удивляюсь! Впрочем, Маб-Эйланду не на что было бы сетовать: ни одна пикси не пострадала, кроме, разве что, морального ущерба. В качестве компенсации они украли у Айли несколько пастельных мелков.

Айли Барнетт…

Она забавляла меня своей непосредственностью, граничащей с детской: для эльфиек из высшего света, да и многих простолюдинок, такое поведение не характерно. Эльфийки полностью владеют своими эмоциями, учась контролировать их с самого детства. В плане сексуальной привлекательности Айли опьяняла: развитое и красивое тело было наполнено силой и желанием. Я бы увидел притворство, но его не было. Женщина получала удовольствие от близости со мной, которое обострялось от осознания того, что можно перейти грань дозволенного, тщательно спрятанную в тайники подсознания от себя самой. Почему она в свое время не осталась с Фринном, понятно: испугалась того, что может попасть в зависимость от темной стороны эльфийской чувственности. Тогда она была совсем юной и могла выбирать, что делать и как строить дальнейшую свою судьбу. Сейчас же вопрос выбора отпал.

Она полностью принадлежала мне и могла следовать своим интимным желаниям, не так уж далеким от моих.

Вот только непослушание… Дуреха! Встреча с рядовым Силаном в тисовой роще обнажила всю эту нелепую женскую тягу к самопожертвованию, болезненно и остро напомнив мне Дэрин. Ну, кто, кто просил лезть, когда мужчины в состоянии разобраться сами?! Рыжая же сунулась вперед, руководствуясь какими-то дикими рефлексами, да так быстро, что ошеломила не только меня! Ее дурацкая храбрость на грани безрассудства дала мне возможность живо представить, как Силан спускает курок. После этого я бы пристрелил его на месте, но толку-то!