В темном-темном лесу - Рут Уэйр

Я ковыляю к нему, тяжело оседаю, привалившись к замшелому стволу. Сворачиваюсь клубком, обнимая колени и дыша на них, чтобы хоть как-то охранить тепло.

Закрываю глаза.

Поспать бы…

Нет.

Жесткий голос звучит у меня в голове.

Нельзя.

Я хочу спать.

Нельзя.

Я понимаю, что умру, если засну. Но мне уже все равно. До того я устала.

Не спать!

Что-то внутри не позволяет мне сдаться.

Это не воля к жизни, на жизнь мне как-то плевать. Джеймса нет. Вокруг сплошные несчастья. Меня тянет вперед желание докопаться до правды.

Я не умру, потому что должна выяснить. Кто-то должен выяснить!

Я встаю. Колени трясутся так сильно, что ноги еле держат, но я опираюсь на поваленное дерево и ловлю равновесие.

Делаю шаг.

Потом другой.

Я дойду.

Я дойду.

Не знаю, сколько времени прошло; уже стемнело, и часы слились в одну полосу припорошенной снегом замерзшей грязи. Я устала – так устала, что не могу думать. От ветра слезятся глаза, лицо онемело… И вдруг он вырастает передо мной. Стеклянный дом.

Он больше не похож на золотой маяк, каким я увидела его в первый вечер. Он тихий и темный, почти невидимый. В окне второго этажа отражается полумесяц. Это окно комнаты, в которой спал Том. Вокруг месяца видно гало – значит, скоро станет еще холоднее.

Дверь крест-накрест залеплена полицейской лентой, разбитое окно наверху лестницы закрыто металлической решеткой. Такие ставят на заброшенные дома в опасных районах.

Я с трудом прохожу последние метры по гравийной дорожке и, трясясь от холода, замираю перед стеклянной стеной. Вот я и дошла, только теперь не знаю, готова ли я войти внутрь, снова оказаться в месте, где погиб Джеймс. Однако вариантов нет, я должна это сделать. Не только ради Джеймса, не только ради правды, а просто чтобы не замерзнуть тут насмерть.

Входная дверь заперта, и в окно не влезешь – потому что окон в привычном понимании нет. Я подбираю камень и примериваюсь к стеклянной стене гостиной. Я вижу внутри все: остывшую печку, журнальный столик, плоский черный экран телевизора. Я представляю, как это огромное стекло сейчас посыплется. Но камень не бросаю. Во-первых, мне все-таки нельзя шуметь, а во-вторых, все равно из этой затеи ничего не выйдет – рама двойная, а то и тройная. Чтобы разбить окно на лестнице, потребовался выстрел из ружья. Мой жалкий камень, скорее всего, просто отскочит.

Я выпускаю камень из рук и медленно ковыляю вокруг дома. Ноги ничего не чувствуют, я несколько раз спотыкаюсь, и между пальцами выступает кровь. Я стараюсь не думать, как буду отсюда возвращаться. Пешком уже не дойду. Хотя, скорее всего, меня заберет полицейская машина. Или чего похуже.

Сзади дом смотрится так же неприступно. Я дергаю стеклянную дверь гостиной, надеясь, что ее неплотно закрыли и сейчас она откатится в сторону. Конечно, она заперта, я лишь зря ломаю ногти. Задираю голову и смотрю наверх. Может, попробовать влезть на балкон, где Нина курила?

С минуту я всерьез обдумываю этот вариант, примериваясь к водосточной трубе. Потом рассудок берет верх. По этой стене я не влезла бы даже в скальных туфлях и альпинистской обвязке, не то что в сланцах и с окоченевшими руками. В школе я хуже всех лазала по канату, валилась кулем на маты, пока остальные девочки одна за другой взбирались до потолка и хлопали по нему ладонью.

Тут никаких матов не подстелено. И водосточная труба холодная и скользкая, лезть по ней еще сложнее, чем по канату. В лучшем случае я себе что-нибудь сломаю.

Короче, нет. Вариант с балконом отпадает.

В мрачных мыслях и без особой надежды я дергаю ручку кухонной двери.

И она вдруг поддается!

У меня бегут мурашки по затылку – от потрясения, недоверия, восторга. Неужели полиция забыла ее закрыть? Невозможно. Невозможно, чтобы все было так легко!

Проем перетянут полицейской лентой; я подныриваю под нее и с опаской влезаю внутрь. Осторожно выпрямляюсь, почти ожидая, что сейчас взвоет сигнализация или появится полицейский. Однако в доме темно и тихо, лишь снежинки влетают за мной с улицы.

Я хочу захлопнуть дверь, но почему-то не получается, она все время отходит. Я смотрю внимательнее и обнаруживаю, что язычок замка заклеен клейкой лентой. Она и мешает двери захлопнуться как следует.

Я вдруг понимаю, как дверь открылась тогда ночью. Замок на ней такой, что просто обездвиживает ручку, не давая повернуть ее и убрать язычок. Но если язычок зафиксирован в убранном состоянии, от замка вообще никакого толку. Ручка вроде неподвижна, а на самом деле дверь ничего не держит.

Я машинально протягиваю руку, чтобы сорвать ленту, и замираю. Нет, нельзя! Это доказательство. Это железное доказательство того, что смерть Джейм-са не случайна и заклеил замок тот, кто ее подстроил. Очень аккуратно я прикрываю дверь и подпираю изнутри стулом.

А потом наконец оглядываюсь по сторонам.

Кухня выглядит такой, какой мы ее оставили. Сначала меня это удивляет. Не знаю, что я ожидала увидеть – слой тонкой серебристой пыли на всех поверхностях, оставшийся после снятия отпечатков? Впрочем, я сразу понимаю: собирать отпечатки пальцев по всему дому бессмысленно, мы и не думали отрицать, что здесь находились.

Больше всего мне сейчас хочется подняться на второй этаж, заползти в постель и уснуть. Но спать нельзя. У меня мало времени – наверняка мое отсутствие успели обнаружить. Они сразу поймут, что пешком далеко я удрать не могла – без денег, верхней одежды и фактически босая. Таксиста быстро вычислят.

И тогда…

Мои шаги в тишине звучат очень громко. Я прохожу через кухню, делаю глубокий вдох и распахиваю дверь в коридор.

Лужу крови и битое стекло убрали – по большей части. Иногда под пластиковыми подошвами сланцев все же что-то хрустит. Пол и стены расчерчены полицейскими пометками, кое-где прилеплены бумажки. В темноте ничего не прочесть, а включить свет я не осмеливаюсь.

Это поразительно – Джеймса больше нет, а кровь его сердца по-прежнему здесь. Я опускаюсь коленями на деревянный паркет, в который впиталась кровь и впечатались осколки стекла. Касаюсь пальцами темного пятна и думаю: «Это Джеймс». Это было у него внутри, это поддерживало в нем жизнь, это заставляло сердце биться, окрашивало щеки румянцем. А теперь это мертвое пятно, которое не служит больше ничему. Его тело где-то в морге, разрезанное патологоанатомом. Скоро оно отправится в землю или в огонь крематория.

Сделав над собой усилие, я поднимаюсь, бреду в гостиную, стягиваю покрывало с дивана. На столе так и остались грязные бокалы из-под вина, валяется Нинина бумага для самокруток. Доску для вызова духов забрали, листок с каракулями тоже.