Сладкая мука любви - Джил Грегори

– По-твоему, у нас есть надежда?

– Если бы я не верил в это, то не стал бы гоняться за тобой сегодня ночью, – усмехнулся Такер, выбирая соломинки из волос девушки.

Наступило молчание. Ненадолго вера и впрямь ожила в сердце Эммы, но потом она живо представила себе, как приходит к отцу и говорит: «Знаешь, папа, я люблю Такера Гарретсона».

Ей стало страшно от одной этой мысли. Но, глядя в ясные глаза Такера, она почувствовала, как в сердце снова возрождается надежда.

– Ты же не умеешь жить в клетке? – напомнила Эмма, нежно водя ладонью по его груди.

– Клетка клетке – рознь, – ответил он, ласково усмехнувшись. – Очень может быть, что попадаются и удобные. И потом, я буду в этой клетке не один.

Прислонившись к груди Такера, сидя в кольце его рук, Эмма молча смотрела на светлый квадрат окошка. Возможно, думала она, сила его характера поможет и ей найти мужество для борьбы.

– И все же не верится, – вслух произнесла она. – Только представь себе нас под крышей «Эхо», за одним столом с моим отцом… любезно беседующих втроем! Нет, вчетвером, потому что твой отец, конечно, будет приезжать в гости…

Такер ответил не сразу, лихорадочно решая, стоит ли ей это говорить. Он не хотел омрачать свидание, но стремился быть честным до конца. Кроме того, необходимо было подготовить Эмму к ужасному испытанию, которое ее ожидало. Она не знала слишком многого, он же благодаря Тэре уже слышал о некоторых грядущих событиях. Ему было ясно, что Уин Маллой обречен, что его арест не за горами, что в самом скором времени ему предъявят обвинение в убийстве. Исход расследования предрешен, так же как и участь отца Эммы. Его ожидала петля.

Ни к чему беспокоиться о пребывании Джеда и Уина под одной крышей.

– Послушай, Эмма, – начал он осторожно, – я должен предупредить тебя кое о чем заранее. Мне нелегко говорить об этом, но ты должна знать… должна приготовиться…

– К чему?

Девушка отстранилась, насторожившись.

– Ты не хочешь верить в то, что твой отец убил Бо…

– Потому что он его не убивал, – перебила она внятно и раздельно.

– Солнышко, у шерифа скопилось достаточно доказательств его вины.

Ледяной ужас сковал тело Эммы. Но тут же она рванулась, словно обожженная:

– Неправда!

– Я бы отдал правую руку за то, чтобы это не было правдой, но, Эмма, так оно и есть. Теперь всего лишь вопрос дней, когда шериф Гилл найдет в себе силы публично обвинить твоего отца. Они друзья, и я могу понять, как это нелегко, но закон есть закон.

Такер умолк, чувствуя внезапную боль под ложечкой, словно не Эмма, а он сам только что получил сильнейший удар. Лицо девушки даже не побледнело, а как-то помертвело. Ему показалось, что она вот-вот потеряет сознание, и снова прижал ее к себе, пытаясь утешить. Но что он мог сказать?

– Я не мог не предупредить тебя, солнышко. Если бы ты услышала об этом при всех, было бы куда хуже. Так ты сможешь приготовиться…

– К чему? Я не желаю готовиться к аресту отца! Это все ваша вина, Гарретсонов! Вы оба ненавидите отца! С вас станется подставить его намеренно, лишь бы обвинить в том, чего он не делал!

– Я могу понять твои чувства, но рано или поздно придется смириться, Эмма.

Девушка лишь молча оттолкнула его и принялась торопливо одеваться, яростно дергая за неподатливые пуговицы.

– Эмма!

– Я тебе не Эмма, Гарретсон!

Она процедила это сквозь зубы, понимая, что иначе слова вырвутся рыданием и слезы хлынут потоком. Все содрогалось в ней, все рушилось вокруг. Это было все равно что ступить на прекрасный цветущий луг – и вдруг оказаться на дне глубокого, ледяного ущелья.

– Думаешь, тебе так просто удастся заставить меня пойти против отца? – закричала девушка, собрав все свое мужество. – Только потому, что у меня подкашиваются ноги от одного взгляда на тебя! Неужели ты так наивен, что ожидал этого? Я никогда не предам отца, никогда в нем не усомнюсь! Он не способен на убийство! Он не убивал твоего брата!

Кое-как одевшись, Эмма бросилась к лестнице, но Такер остановил ее, поймав за руку:

– Прости, что причинил тебе боль.

– Пусти меня! Я не хочу тебя больше видеть! Никогда!

Все кончено, понимаешь? Все кончено! – Голос ее дрогнул, но она справилась с собой. – Ты так ничего и не понял, Гарретсон. Любовь – это доверие. Если ты не веришь моему отцу, в которого я верю всей душой, значит, я не много для тебя значу!

– Это просто красивые слова, Маллой. Детский лепет. Маллой. Гарретсон. Они вернулись к тому, с чего начали. Так и должно было случиться. Иного им не дано.

– Видишь теперь? У нас не было и нет будущего. Ты можешь больше не бояться попасть в клетку.

Она убежала, и Такер не бросился ее догонять, даже не окликнул. Слезы брызнули уже в тот миг, когда нога коснулась земляного пола конюшни, и текли всю дорогу до дома, до спальни, до постели. Текли всю ночь, и не было им конца.

– Кто бы это мог быть?

Уин Маллой со стуком опустил вилку и вскочил из-за стола с таким видом, словно ожидал атаки целой армии вооруженных подручных Джеда Гарретсона. Однако к дому приближался одинокий всадник, а вернее, всадница. Тэра Маккуэйд.

– Надо же, кто к нам приехал! – с заметным облегчением воскликнул Уин. – Тэра! Давненько я ее не видел. Какой приятный сюрприз, доченька!

Эмма ответила бледной улыбкой.

– Надеюсь, она не откажется от пирога? – заметила Коринна, принимаясь убирать со стола.

– Я спрошу ее, – тотчас сказала Эмма и бросилась к двери, но приостановилась, заметив быстрый обмен встревоженными взглядами между отцом и экономкой. – Что это с вами?

– Ты совсем ничего не ела, моя милая! – Коринна укоризненно покачала головой, держа почти полную тарелку. – Неужели бифштекс вышел жестким?

– Он чудесный, как всегда, просто я не голодна. Девушка снова повернулась к дверям, но на этот раз ее остановил отец:

– Что с тобой, доченька? В последнее время ты так переменилась. Если это из-за того разговора насчет Курта Слейда…

– Эй! – раздалось с веранды. – Есть кто-нибудь дома?

– Иду! – откликнулась Эмма, хватаясь за возможность избежать объяснений. – Папа, это здесь совсем ни при чем. Все хорошо, все просто чудесно!

– Надо же, а не похоже, – буркнула экономка. Уин Маллой кивком согласился с ней. Он смотрел на Эмму, сдвинув брови, с тем особенным выражением лица, которое она помнила с детских лет, когда расшибала коленки и не давала намазать их жгучей мазью.

– Доченька… – начал он.