«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1985-1994 - Борис Гедальевич Штерн

мысль о нем заразна. Каждого из нас лет на семь надо бы поместить в интеллектуальный карантин, чтобы мы не завезли в Будущее самую память об Эдике!

— Ладно, — успокоил я Илью. — Совершенно уверен, что люди Будущего будут читать «Реквием по червю», а не этот «Ченч».

— Я был бы рад, — сказал Илья, — если бы об этом поедателе куличков забыли уже в следующем веке. О куличках забыли, а Эдик процветает. Где справедливость?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вечером 15 сентября мы уходили в Будущее.

Оба писателя явились в одинаковых шляпах и одинаковых плащах, хорошо продуманных нашими модельерами. Выбор на участие в первой вылазке пал на моего друга. Новгородец не обиделся. Он с удовольствием погрузился в кресло.

— Эта штука не исчезнет? — спросил он, указывая на МВ, торчавшую посреди зала.

— Еще как исчезнет, — хмыкнул Илья. — И Угланов исчезнет, и я. Это больно?

— Не волнуйся, — успокоил я друга. — Действие МВ лежит вне механики. Мы просто попадем в Будущее. Оно будет столь реально, что там запросто можно набить шишку на лбу. Поэтому — никаких вольностей, никаких контактов! Если тебе зададут вопрос, пробурчи что-нибудь вежливо, но сам бесед не затевай. Твое дело — прислушиваться, запоминать. Случайные фразы, анекдоты, даже разговор о погоде — нам интересно все! Попробуй осознать, уловить саму атмосферу. Ведь это Будущее, которое создавали мы.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

…странные, без форм, фонари, даже не фонари, а радужные пятна мерцающего светящегося тумана, плавали в рыжей дубовой листве. Нигде не раскачивались бесконечные, закопченные, скучные, как сама скука, троллейно-трамвайно-электро-телефонные сети, та тусклая мертвая паутина, которая в конце XX века оплела все материки. Илья удивился: лужи! Казалось, он продолжал спор со своим новгородским коллегой, оставшимся сейчас глубоко под нами.

Саму МВ мы оставили в зарослях сирени. Ее кусты были везде, и, странно, мы не видели ни одного здания. Наверное, наш институт давно перенесли в какое-то другое место, не говоря уже об одноэтажных домиках, что когда-то стояли здесь. Илья толкнул меня локтем и почему-то шепотом спросил: может, мы забежим к писателю Самохину? Тут рядом его дача.

— Очнись! Какие дачи? Это же другой век.

— Ну, не дачи, так Обь, — нервно запыхтел Илья. — Взглянем на Обь. Трудно без привычных ориентиров. Город можно перестроить, город можно даже снести, а реку не снесешь.

— Люди, Илья, нам нужны люди!

С местом нам повезло. В густом и пустынном парке легче сойти за своих. Ну, бредут себе два уже не молодых человека. На обоих плащи, приятно шуршит мелкий, совсем не осенний дождь… И в этот момент первого прочувствования до нас донесся неясный механический звук и многочисленные голоса.

— Пикник? — спросил я Илью.

Он пожал плечами. Он был растерян и удивлен. Глянув под ноги, на ту плотную шершавую массу, что заменяла тут асфальт, я сразу понял причину его растерянности. Все дорожки вокруг были исчерканы веселыми цветными мелками. Ждем у эдика! Приходи к эдику! Мы у эдика! Неизвестный нам эдик, пусть его имя и писалось с маленькой буквы, был популярной личностью. Где он принимает такую прорву народа?

Мы развеселились: к плохому человеку не пойдут. Пусть эдик. Нам приятна была добрая трансформация этого имени.

В той стороне, где, по нашим предположениям, находился Академгородок, вдруг вознеслись в небо ракеты. Огни расцветали, как чайные розы, и шум толпы стал слышнее и ровнее.

— Что они выкрикивают? — не понял я.

— Галлинаго!

— Что это?

Илья пожал плечами. Мы в Будущем, говорил этот жест. Не в том, в которое мы все попадем, теряя здоровье и годы, а в том, куда ты меня затащил. И ты ждешь от меня объяснений?

Нас обгоняли то девушки в разноцветных плащиках, то рослые юнцы в пестрых шортах. Попадались люди и пожилые. Плащи на них напоминали наши, и мысленно мы поздравили наших дизайнеров. Никто на нас внимания не обращал, мы шли себе, пытаясь понять — куда они спешат? Кто-то напевал, кто-то от нетерпения пританцовывал, и все они ни с того ни с сего начинали вдруг с восторгом скандировать:

— Галлинаго! Галлинаго! Галлинаго!

Вынырнул из толпы и восхищенно уставился на Илью веселый кореец. Губы его шевелились, проговаривая быстро все то же слово, в поднятой над головой руке он держал книгу. А когда мимо нас, хохоча, пронеслась юная парочка, Илья не выдержал, выкрикнул, по-птичьи полузакрыв глаза:

— Галлинаго!

— Он опять с нами! — весело и в голос ответила парочка.

— Ты писатель, — шепнул я Илье. — У тебя богатый запас слов. Ищи смысл этого галлинаго!

Илья запыхтел. Нечего и понимать — галлинаго опять с нами. И ускорил шаг, чувствуя себя в толпе уже своим, улавливая скрытое ее движение. А затем я увидел и предмет его интереса — книгу в руке корейца. И вдруг Ильи остановился:

— Вспомнил!

— Что вспомнил?

— Буро-черная голова, — цитировал Илья. — По темени продольная широкая полоса охристого цвета. Спина бурая, с ржавыми пятнами. Длинный острый нос. Ноги серые, длинные, с зеленоватым отливом. Гнездится по болотам… Ну и память! Я даже помню, с чем мы его ели.

— Кого?

— Галлинаго. Галлинаго галлинаго Линнеус. Не водись они в наших болотах, мы, может, и не выжили бы.

— Галлинаго — это болотные кулички?

— Разумеется. Те самые, которых доел Эдик.

Ликующая толпа уже вынесла нас на круглую, прогнутую вниз, как воронка, площадь, и там, над этой площадью, в самом центре ее, над тысячами праздничных лиц, обращенных к небу, мы увидели монумент, над которым переливались невесть как высвеченные в небе слова: ГАЛЛИНАГО! ОН ОПЯТЬ С НАМИ!

Каменный щербатый человечек в каменной кепочке. Каменные глаза, прикрытые стеклами солнечных очков с крошечным, но хорошо различимым каменным фирменным ярлычком. Каменный зад, горделиво обтянутый каменными джинсами.

Посреди площади возвышался Эдик Пугаев.

Нет, это был не просто Эдик. Это было полное крушение всех надежд Петрова. Я видел это по изменившемуся лицу Ильи. Он, Эдик Пугаев, — читал я по лицу Ильи, — он вновь обошел человечество в его вечном беге к счастью и совершенству. И теперь он, Эдик Пугаев, — читал я по изменившемуся лицу Ильи, — окончательно торжествует над нами.

Но так ли? Торжествует ли? И к чему эта легкая асимметрия, к чему этот бросающийся в глаза перебор всего того, что нормальным людям дается строго в меру? И почему вспыхнули в небе новые слова?

Тип — хордовые.

Подтип — позвоночные.

Класс — млекопитающие.

Отряд — приматы.

Семейство — гоминиды.

Род — гомо.

Вид — сапиенс.

Имя — эдик.

Имя героя, понял