Барды Костяной равнины - Патриция Энн Маккиллип

Сквозь распахнутую дверь в кухню он вновь увидел ту же темноволосую девушку.

Она безмолвно смотрела на него, помешивая жаркое, кипевшее в котле над огнем. От запахов лука, грибов и баранины в дымном воздухе все тело внезапно, мучительно встрепенулось, возвращаясь к жизни.

Тут он снова услышал ее голос – слабый, слегка дрожащий.

– Можешь взойти наверх по этим ступеням. Ученики как раз завтракают. Присядь там, я принесу тебе поесть.

Он с благодарностью кивнул, вспоминая нужные слова.

– Спасибо тебе.

– Если… если захочешь сыграть им, они послушают. Музыканты часто платят за еду песнями, а новым песням мы всегда рады.

Он повернулся к знакомым истертым ступеням.

– У меня нет новых песен, – с непривычки его голос, тяжкий, выветренный голос камня, звучал грубо и резко. – Только самые старые в мире.

Она принесла ему огромную миску жаркого, хлеб, сыр и собранную среди камней землянику. Он съел все до крошки, радуясь ее прозорливости, подсказавшей ей, что старый валун, лежавший на холме задолго до ее рождения, может проголодаться сильнее многих. Никто из учеников не заговорил с ним, хотя все то и дело с любопытством поглядывали на него и его арфу. Но он не стал предлагать сыграть в уплату за еду, и вскоре ученики разошлись, оставив пустые миски и кружки в беспорядке разбросанными по столам.

«Что ж, по крайней мере, на это-то я сгожусь», – подумал он, возвращаясь на кухню.

Кухня была пуста. Он отыскал поднос, поднялся наверх за грязной посудой и снова спустился вниз. Покончив с мытьем мисок наполовину, он услышал с лестницы шаги.

Следом за девушкой в кухню спустился человек со стопкой грязной посуды в руках. Найрн оглянулся, и он чуть задержался на последней ступеньке, точно остановленный чем-то во взгляде Найрна. Что до него самого – этого вдумчивого, пристального взгляда нельзя было не узнать даже после стольких лет. Его взгляд совершенно не изменился, хотя лицо было куда старше, чем то, что сохранилось в памяти, а в волосах густо серебрилась седина.

– Рен? – догадался Найрн, принимая миски. – Школьный эконом? Значит, ты все еще здесь, в башне?

Человек с опаской кивнул.

– Да, я – Аргот Ренне. А это – моя дочь, Линнет. А ты кто?

Найрн отвернулся к лохани с водой.

– Никто. Просто прохожий, нуждавшийся в пище.

– Я сказала ему, – пробормотала девушка, – что он может расплатиться за еду музыкой.

Голос ее звучал, точно журчание ручья.

– Еще один арфист вам здесь вовсе ни к чему. Домою посуду и пойду.

– Куда? – резко спросил эконом. – Куда ты пойдешь?

Найрн снова оглянулся на него. Аргот Ренне смотрел на него круглыми от изумления глазами, пораженный собственной догадкой, словно узнал сказку, выбравшуюся из земли и камня только затем, чтобы заглянуть на школьную кухню и вымыть посуду.

– Не знаю, – наконец ответил Найрн, отскребая очередную миску. – Пока что об этом не думал.

– Здесь, в башне, имеется свободная комната. Можешь остаться на время. И подумать здесь.

Найрн покачал головой.

– Нет, – коротко ответил он. – Только не здесь.

– Что ж… – школьный эконом замялся, с трудом подыскивая нужные слова. – Могу ли я… могу ли я тебе чем-то помочь? Прежде чем ты уйдешь?

Найрн сполоснул вымытую миску. Линнет молча протянула руку и приняла ее, чтобы вытереть, и он снова вспомнил голос, разбудивший и вернувший его к жизни, а затем и собственное волшебство, что уложило его в землю.

– Может быть, – хрипло ответил он, – ты сможешь сказать мне, давно ли умер Деклан?

Эконом ответил. Посчитав в уме, Найрн был изумлен.

– И все это время… Понятно, отчего я был так голоден.

Он взялся за новую миску. Следующий вопрос порхал в голове, как бабочка, пока не присел отдохнуть и Найрн не сумел изловить его.

– А существует ли… существует ли до сих пор что-нибудь вроде «Круга Дней»?

Эконом открыл рот, но тут же закрыл его.

– «Круг Дней»… – тихо повторил он, помолчав.

– Ты знаешь, что это?

– Да. Я читал ту старую… Словом, читал о нем. Нет. Даже не слышал, чтобы поблизости было что-то подобное, – задумавшись, он снова ненадолго умолк. – Хотя, может быть, где-то еще? Сейчас в Бельдене столько школ бардов. Думаю, стоит поспрашивать в них.

Найрн оценил эту мысль, отдавая Линнет очередную кружку.

– Да. Пожалуй, так и сделаю. Поброжу по свету… – он подал девушке еще одну миску и улыбнулся ей. Казалось, губы раздвигаются медленно, с трудом, со скрипом. – У тебя самый красивый голос, какой я только слышал, – сказал он, вызвав робкую ответную улыбку на ее губах. – Смотрю на тебя и вспоминаю одну девушку, которую знал когда-то, давным-давно… Та тоже кухарничала, а ее пение было прекрасным, как встающая над миром заря.

Покончив с посудой, он покинул башню и отправился на поиски «Круга Дней».

Фелан начал следить за отцом.

Нет, это решение не было сознательным. Рассудок не имел с ним ничего общего. Почему он то и дело оказывался в самых неожиданных местах в разные часы дня и ночи, прятался за мусорным баком или элегантным паровым экипажем, наблюдая, куда Иона отправится дальше? Этого он не пытался объяснить даже самому себе. Случайно найденные крупицы информации, совершенно разрозненные факты, которые он едва мог вспомнить, сойдясь друг с другом, высекли искру, точно кремень и кресало. Свет этой искры озарил Иону, и, раз увидев то, что сделалось явным, Фелан уже не мог оставить поиски. Вот только обсудить все это с точки зрения разума он не мог ни с кем, а уж с Ионой тем более. Он искал нечто, прячущееся за языком, меж строк, и это нечто, как ни одна из прежних выходок отца, влекло его вперед, к решению головоломки по имени Иона Кле.

Поглощенный этим, он почти не замечал хлынувшего в город потока музыкантов, кроме тех случаев, когда приезжие переполняли улицы и трактиры настолько, что мешали следить за Ионой. Если внимание привлекала незнакомая песня честолюбивого провинциала из какого-нибудь дальнего уголка Бельдена, вдохновленного древней историей и легендами о состязаниях бардов и спешащего добавить к ним еще одну прямо здесь, посреди улицы, Фелан в удивлении замедлял шаг и вспоминал, отчего Кайрай наполняется людьми и музыкой. Порой услышанная мелодия эхом отзывалась в сердце, заставляла остановиться, замереть, и тогда он, как его учили, откладывал ее в памяти, вплетая музыку в аромат ухи, в крики чаек над доками, в отблески света на инструментах музыкантов, запоминал на будущее и шел дальше.

Если Ионе удавалось ускользнуть, покинув дом в те редкие часы, когда Фелан спал (урывками и зачастую с книгой на лице), он заново обходил любимые места отца – музеи, заброшенные раскопы, стоячие камни на берегах Стирла, где отпечатки ног и пустые бутылки в грязи вполне могли принадлежать Ионе. Впрочем, он не забывал о занятиях с учениками, и спорадически, в тех редких случаях, когда и он, и Иона были дома, работал над статьей. Он рылся в школьной библиотеке и в счетных книгах эконома, и стопка страниц медленно, но верно росла. Подобно его мыслям, страницы исследования стремились к тому, что еще не могло появиться на свет: чтобы закончить работу, следовало отыскать путь сквозь лабиринт фактов, домыслов и дичайших нелепостей, из которых складывалась жизнь Ионы.