Барды Костяной равнины - Патриция Энн Маккиллип

В те долгие первые месяцы его неотвязно мучил один и тот же сон – одни и те же жуткие разрозненные видения из башни. Надежда, что башня однажды вернется, что он сможет войти в нее снова и изменить, исправить прошлое и будущее, держала его у границ равнины. В маленьких деревушках на опушках лесов можно было найти какую-нибудь бездумную работу, разжиться толикой денег и продолжать путь – но лишь туда, откуда, стоит повернуть голову, увидишь необъятный зеленый простор от края до края света, покатые холмы, кривые деревья, торчащие там и сям над волнами зелени, одинокие и загадочные, точно стоячие камни. Казалось, глядя на все это, он слышит в ветре отголоски музыки – быть может, доносящейся из Школы-на-Холме, а может, звучащей в памяти самой равнины – и вот-вот вспомнит все, что когда-то любил.

Ночью, если случался поблизости стоячий камень, он устраивался спать, прижавшись к нему. От не подвластных времени монолитов веяло холодным уютом, и это, вопреки всякому здравому смыслу, внушало надежду, что каменный столп каким-то чудом сольется с его сновидениями и снова воздвигнет вокруг него стену из камней, бесконечной спиралью уходящих ввысь, – то самое место, в образе, имени и силе которого он так безнадежно запутался.

На то, чтобы смириться с истинным положением дел, ушел не один десяток лет. Мало-помалу, с течением времени, за неприкрытой обыденностью жизни, ему почти удалось забыть даже эти стихи. Сыном крестьянина был он рожден, и посему сам сделался крестьянином – поначалу батрачил на хозяев, а после обзавелся собственным клочком земли у края равнины. Выстроил дом, определил арфе место в самом дальнем его углу, взял себе жену, та родила ему детей, и от всего этого можно было ждать вполне предсказуемой судьбы – так любой живой твари на свете сделалось бы легче. Но время шло, и он с леденящим кровь ужасом обнаружил, что пережил всех прочих обитателей своего крохотного мирка, включая собственных детей. И внуков переживет – те уже скоро начнут тревожно поглядывать на него и загибать пальцы, вспоминая, сколько ему лет. Конечно, когда он решил осесть на этом клочке земли, никто из живущих не знал его возраста, и все же… Все это было неестественно. Время не желало писать на его лице историю его жизни, как на лицах других, отчего он казался одновременно и нестареющим, и каким-то незавершенным.

В конце концов он извлек из паутины арфу, вышел за порог и смирился с тем, что он – Неприкаянный. Но как же теперь с этим жить? Не зная ответа и не чувствуя ничего, кроме полного отчаяния, он отправился обратно в школу.

Школа тоже переживала трудные времена. По всему Бельдену цвели города. Уединенная деревушка Кайрай, столь многообещающая тем давним летом, увядала: суровые зимы гнали прочь всех, кроме самых крепких да самых упрямых. Молва о школе разнеслась по всей стране, и, в подражание ей, школы бардов появились повсюду. Школа-на-Холме стала легендой – и, как порой бывает с легендами, по большей части отошла в мир воображения. Таланты из состоятельных семей, вдохновленные ее существованием, отправлялись в более комфортабельные школы поближе к дому; учиться и учить в школу на равнине шли нищие гении, привлеченные сказаниями о Деклане и первом состязании бардов. Когда вернувшийся почти сотню лет спустя Бродяга остановился в темноте, вслушиваясь в музыку, доносившуюся изнутри, школа была почти такой же, какой сохранилась в его памяти.

Он уселся на склоне холма, среди кольца стоячих камней, откуда мог видеть горстку огоньков вдоль берега реки и бесконечное, необозримое море звезд над равниной. Что делать? Он и понятия не имел. Играть на прихваченной с собой арфе он больше не мог, а сверкающие ленты куплетов и строк, что, развернувшись, могли бы вытянуться от края до края равнины, но некогда с невероятной легкостью умещавшиеся в голове, почти позабыл. Назваться? Вряд ли его хоть кто-нибудь вспомнит. А если и вспомнят, то что с того? Даже если поверят…

И тут ему удалось разбудить в себе волшебство. С безмерным удивлением почувствовав переполнившую его силу, он загадал желание. Оставив позади прошлое и видя впереди лишь вечность без будущего, глядя на камни, венчавшие холм, он пожелал стать одним из них – обычным древним, видавшим виды валуном, глубоко ушедшим в землю равнины, не имеющим ни нужды кому-то что-то объяснять, ни воспоминаний, кроме самых простых. Должно быть, пока нежданное, но с такой радостью встреченное превращение трудилось над его сознанием, сердцем, дыханием и телом, он неосознанно оставил себе путь к возвращению: в последний миг он пожалел лишь о том, что этот выход не пришел ему в голову раньше.

Так Найрн на пару сотен лет сделался камнем. Как ни странно, небытие не мешало ему преуспевать. В балладах, в стихах его слава росла, как неистребимый сорняк, и ветры разносили ее семена по всему Бельдену. Он спал мирным сном старого замшелого валуна, полным неспешных сновидений, лишь слегка просыпаясь в самой глубине души, когда ученики присаживались на него поупражняться в музыке – и в то же время против собственной воли жил бесчисленным множеством жизней!

Полностью прогнала его сон песня, проникшая вглубь камня и нащупавшая внутри человеческую душу. Услышав эту песню, он навострил ухо, а за ним и другое, и, наконец, открыл глаза, чтобы увидеть певицу со столь роскошным голосом, буйным и чистым, как ветры над равниной. Давно забытым привычным движением он выпрямил ноги, поднимаясь из земли, примятой валуном, чтоб угнездиться в ней поудобнее. Песня умолкла на полуслове. Утро пахло весной, сырой землей и свежей травой. Он встал во весь рост, с арфой, о которой давно позабыл, на плече, и заморгал, очищая мозг от камня, под изумленным взглядом темноволосой девушки, собиравшей землянику среди стоячих камней.

От неожиданности она на миг замерла без движения. Найрн кашлянул, прочищая горло. При этом звуке девушка вздрогнула так, точно все ее кости разом рванулись прочь из тела. Развернувшись, она без оглядки кинулась в кусты боярышника и выскочила с другой стороны, всполошив пару зябликов, с отчаянным щебетом взвившихся в воздух за ее спиной.

Найрн постоял на месте, наблюдая за успокаивающимися птицами. Кусты были новыми, незнакомыми. Он обошел их кругом, вновь привыкая к движению. Земли вокруг школы выглядели непривычно ухоженными: цветники, выкошенные лужайки… Вниз по склону холма к мосту через реку тянулась дорога, аккуратно обнесенная низкими каменными оградками. Деревня по обе стороны реки заметно разрослась вдаль и вширь. Сколько новых домов и амбаров успело вырасти здесь с тех пор, как он закрыл глаза! Дома на том берегу разделял надвое отрезок булыжной мостовой. В отдалении, у воды, росло огромное здание – камни, скрепленные известковым раствором, слагались в стены, спиралями тянулись вверх, образуя мрачные недостроенные башни, как две капли воды похожие на полуразрушенную башню школы. Повсюду вокруг Кайрая бурное море трав было разделено, разгорожено, разграничено квадратами, треугольниками, ромбами черной вспаханной земли.

Сколько же времени он пробыл камнем?

Тут что-то вторглось в его мысли. Поняв наконец, что это, он по привычке пошел к задней двери школы – туда, откуда впервые за две сотни лет почуял запах еды.

Чтобы попасть туда, пришлось отворить калитку в заборе, окружавшем изрядных размеров огород. Тут на него легла тень башни, и он попятился назад, опасливо глядя наверх. Вид башни, лишенной верхушки, пробудил воспоминания о падавших с неба камнях. Найрн озадаченно покачал головой, не понимая, какую же башню разрушил. Он-то думал, то была Вьющаяся башня! Быть может, эту зацепило разлетом призрачных камней? Или Вьющаяся башня на самом деле была тенью, призраком древней сторожевой башни на холме? Как бы там ни было, странно, что ее так и не починили. Неужели кто-то действительно помнит о волшебстве, разнесшем ее верхушку? Или она просто стоит над равниной, точно загадка? Точно еще одна тайна прошлого – место, где некогда случилось нечто ужасное или чудесное, только никто не помнит что…