Крестоносец - Бен Кейн

ночам за шатром Джоанны. Продолжать навещать возлюбленную — значит поставить под удар все. Слова двух-трех рыцарей против моего будет достаточно, чтобы нанести чести королевы непоправимый урон, даже если обвинение не докажут полностью. С этой угрозой я не мог не считаться. Что до меня самого, я боялся даже представить, что произойдет с нашей дружбой, моей и Ричарда, не говоря уж о месте при королевском дворе. Даже если меня не ждет казнь, то уж бесчестье — наверняка. Перестав быть рыцарем двора, я потеряю все, чего добивался десять с лишним лет. И никогда не стану хозяином Кайрлинна.

— Одно ваше слово, и я его убью. С удовольствием, — прорычал Рис. — Де Дрюн поможет.

Да смилуется надо мной Господь, искушение было сильным. Если эта парочка сделает все как надо, убийц моего врага никогда не найдут. Пусть даже их поймают — подозрение не обязательно падет на меня. В сравнении с ужасами, которые сулило открытие моей связи с сестрой короля, любой исход выглядел предпочтительным.

— Ну? — спросил Рис.

То была дань глупости и упрямству, ставившим под удар мою связь с Джоанной, но я решил, что никому не перепоручу убийство своего врага, даже Рису.

— Должен быть другой выход, — сказал я.

— Сколько раз мы вот так оказывались на перекрестке, но иного выхода не нашли, — сказал валлиец.

Он был прав, но я подумал, что не стоит кидаться очертя голову туда, откуда нет возврата. Пока что придется прекратить встречи с Джоанной, как бы болезненно это ни было. Фиц-Алдельм не сможет собрать необходимые доказательства, а у меня будет время все обдумать.

Я представил, как де Гюнесс рыщет близ шатра Джоанны, а Рис делает то же самое у палатки Фиц-Алдельма. Вот он, прямо у меня перед глазами, — способ покончить с моей неразрешимой трудностью.

— Есть одна мысль, — сказал я Рису. — Удвой свои старания, де Дрюн пособит. Наблюдайте за Фиц-Алдельмом днем и ночью. Он не станет торопиться с доносом к королю, если я смогу доказать, что мерзавец сносится с Филиппом Капетом.

— А вдруг это не так?

— Тогда, — с мрачной решимостью проговорил я, — мы снова обсудим твое недавнее предложение.

Мы трое — де Шовиньи, де Бетюн и я — приготовились отправиться во вражеский лагерь по утреннему холодку. С нами ехал высокородный сарацинский пленник — подарок Саладину. Наверное, я испытывал судьбу, но мне захотелось оседлать своего нового арабского скакуна, принадлежавшего турку, который пытался убить меня в отхожем месте. Узнав коня, де Бетюн покачал головой и сказал, что я дурак.

— Все будет хорошо, — пренебрежительно бросил я вальяжно, в душе надеясь, что не ошибаюсь.

Он снова покачал головой и пробормотал что-то насчет тупоголовых ирландцев.

Я огрызнулся в том же духе и был рад, когда де Бетюн ответил. Перепалка помогала забыть об угрозах Фиц-Алдельма.

Удалившись мили на полторы от нашего лагеря и оказавшись посередине между позициями двух войск — дальше, чем мне когда-либо приходилось заезжать во время турниров, — я почувствовал, как внутри все сжалось. Мы несли белый шест и геральдический штандарт, но это не обеспечивало безопасности.

За нами тенью стали следовать отряды сарацинских всадников: тяжеловооруженные воины в кольчугах, с длинными копьями, очень похожими на наши, а также мамлюки, конные лучники, о которых мы столько слышали. Выглядели они не слишком страшными, но мне хватило ума не усомниться в их славе. Вероятно, среди них были те, кто истребил войско Ги де Лузиньяна под Хаттином, те, о которых целую вечность назад Ричард рассказывал в Шиноне.

Никто не нападал и даже не бросал вызов — сарацины сопровождали нас к своим позициям, расположившись справа и слева.

— Почетная стража, — провозгласил де Шовиньи. — Обычное дело.

Широко раскинувшийся, хорошо устроенный вражеский лагерь выглядел поистине внушительно. Как мне показалось, народу здесь было не меньше, чем во всем нашем войске, если не больше. Ровные ряды кожаных палаток — многие сотни — тянулись вдаль. Вокруг них суетились воины: одни чинили снаряжение, другие точили лясы, точь-в-точь как наши солдаты. Разительное отличие от нашего лагеря состояло в отсутствии шлюх. Я заметил несколько кухонь, а также места, где воины могли поесть, — их было куда больше, чем у нас. Еще я обратил внимание на ряды обмазанных глиной ям; де Бетюн сказал, что в них наливают горячую воду и моются. О таких удобствах под Ле-Тороном даже не слыхали.

Де Шовиньи натянул поводья. Перехватив мой удивленный взгляд, он сказал, что вскоре кто-нибудь придет к нам.

— И проводит к Саладину? — с жаром осведомился я.

— Султан не всегда удостаивает нас аудиенции. Зачастую нам приходится иметь дело с его братом аль-Адилом Сайф аль-Дином. — Чужеземные имена странно звучали в устах де Шовиньи. — Аль-Адил, которого мы называем Сафадином, — весьма примечательная особа.

Скрыв разочарование, я втайне понадеялся, что в этот день все сложится иначе.

Однако предсказание де Шовиньи сбылось. К нам в сопровождении толмача и двух десятков высоких, богато одетых копейщиков прибыл Сафадин — горбоносый бородач со смуглой кожей и открытым лицом. Он обменялся рукопожатием с де Шовиньи и де Бетюном, а затем с явным радушием поприветствовал пленника. Когда его представляли мне, он с сильным выговором, но на понятном французском произнес:

— Руфус, так тебя зовут?

— Да, хотя при рождении мне дали имя Фердия.

Его французский был недостаточно хорош, чтобы поддерживать беседу. Толмач перевел мои слова, затем выслушал ответ Сафадина и сказал:

— Фердия. Это звучит не по-английски и даже не по-французски.

— Я ирландец.

Когда толмач перевел, Сафадин сдвинул брови. Я кратко объяснил, где расположена Ирландия и как непросты ее отношения с Англией.

Следующий вопрос предугадать было несложно.

— Как же получилось, что ирландец сражается за Малик-Рика?

Это имя дали Ричарду сарацины.

Так просто не ответишь, подумал я. Служба королю казалась естественной для меня, и я редко задумывался о причинах. Но когда меня спросили об этом, слегка растерялся.

— Задайте вопрос суданцам, которых я вижу здесь, — сказал я и указал на группу наблюдавших за нами черных как сажа парней в красных тюрбанах.

Мой ответ, похоже, изрядно удивил Сафадина, который переговорил с толмачом.

— Они служат, потому что их господин, повелитель Египта, приказал им. С тобой то же самое?

Я вскинулся:

— Нет. Я служу королю по своей воле.

Зоркие, как у хищной птицы, глаза Сафадина не отрывались от меня, пока толмач не завершил перевод. Затем последовал простой вопрос, который задали бы наверняка мои родные, будь они здесь. Будь они живы.

— Зачем?

— Мы — братья по оружию, — отрезал я. — Это тебе