Визит лейб-медика - Пер Улов Энквист

Была такая сказка, он это помнил. В ней рассказывалось об умном, просвещенном и гуманном человеке, которого парализовал страх. Но у этого умного мальчика был брат. Что же там случилось с братом? Брат был глупым и энергичным. Но он не умел чувствовать страх. Он был лишен чувства страха. Он-то и был героем сказки. Он отправился в путь, чтобы познать страх, но ничто не могло его напугать.

Он был неуязвим.

Чем же был «страх»? Способностью видеть, что возможно, а что нет? Щупальцами, внутренними предупредительными сигналами или тем парализующим ужасом, который, как он предчувствовал, разрушит все?

Он сказал, что не боится умереть. И сразу увидел, что она разозлилась. Она ему не верила, и в этом недоверии была какая-то доля презрения.

— На самом-то деле ты к этому стремишься, — совершенно неожиданно сказала она Струэнсе. — Но я не хочу умирать. Я слишком молода, чтобы умирать. И к этому не стремлюсь. И я еще не сдалась.

Он счел это несправедливым. И знал, что она коснулась болезненной точки.

— Нам необходимо быстро принять решение, — сказал он, поскольку не хотел ей отвечать.

Страха не ощущают только люди цельные. Тот глупый брат, который не мог испытывать страха, победил мир.

Чистосердечные же обречены на поражение.

Она быстро приняла решение за них обоих.

— Мы остаемся здесь, — коротко сказала она. — Я остаюсь здесь. Дети остаются здесь. Ты можешь поступать, как хочешь. Беги в Швецию, если хочешь. Ты ведь уже давно хочешь бежать.

— Это неправда.

— Тогда оставайся.

— Они нас убьют.

— Нет.

Затем она удалилась, чтобы подготовиться к встрече с мятежными матросами.

Потом Струэнсе думал, что это было самым унизительным из всего, что ему довелось пережить. Ничто из произошедшего позже не было столь ужасным.

Все, тем не менее, прошло замечательно.

Королева Каролина Матильда со своей свитой перешла через мост и приветствовала мятежных матросов у спуска на берег. Она поговорила с ними. Она произвела необыкновенно приятное и удивительное впечатление. Тепло поблагодарила их за внимание и указала на короля Кристиана, безмолвно стоявшего в трех шагах позади нее, сотрясаясь от страха, но совершенно молча и без обычных конвульсий или ужимок; она от его имени извинилась за его болезнь горла и высокую температуру, мешавшие ему обратиться к ним.

Она ни единым словом не упомянула о Струэнсе, и была совершенно очаровательна.

Она заверила их в благосклонности и милости короля, решительно опровергнув злобные слухи о том, что корабли строиться не будут. Король уже три дня назад решил, что на верфи Хольмена будут строиться два новых линейных корабля, чтобы укрепить флот для борьбы с врагами страны, остальное было ложью. Она высказала сожаление по поводу задержки с выплатой жалования, посочувствовала их голоду и жажде после такого долгого пути, объявила, что в амбарах для них уже приготовлена трапеза, состоящая из зажаренных целиком свиней и пива, пожелала им приятного аппетита и заверила их в том, что самым большим ее желанием было посетить прекрасную Норвегию с ее, как говорят, восхитительными (это слово она произнесла по-норвежски) горами и долинами, о которых ей так много рассказывали прежде.

Или, как она выразилась, «при прошлом».

Матросы прокричали мощное «ура!» в честь королевской четы и перешли к трапезе.

— Ты сошла с ума, — сказал он ей, — два новых линейных корабля, ведь у нас нет денег даже на их жалование. Это просто сотрясение воздуха, это невозможно. Ты сошла с ума.

— Я в своем уме, — ответила она на это. — И становлюсь все умнее.

Он сидел, спрятав лицо в ладони.

— Я никогда не чувствовал себя столь униженным, — проговорил он. — Неужели тебе обязательно надо унижать меня.

— Я тебя не унижаю, — ответила она.

— Унижаешь, — сказал он.

С другого берега до них доносились дикие вопли все более пьянеющих мятежных норвежских матросов, теперь уже не мятежных, а преданных королю. Струэнсе они так и не увидели. Может, его и не было. Предстояла долгая ночь. Пива было вполне достаточно, завтра они двинутся обратно, восстание было подавлено.

Она села рядом с ним и медленно провела рукой по его волосам.

— Но я ведь люблю тебя, — прошептала она. — Я так сильно люблю тебя. Но я не собираюсь сдаваться. И умирать. И отказываться от нас. Только и всего. Только, только это. Только это. Я не собираюсь отказываться от нас.

Гульберг сообщил об исходе восстания вдовствующей королеве, слушавшей с каменным лицом, и принцу крови, пускавшему слюни и что-то лепетавшему.

— Вы потерпели неудачу, — сказала она Гульбергу. — И мы, возможно, ошиблись в оценке. Эта маленькая английская шлюха тверже, чем мы рассчитывали.

Говорить было нечего, и Гульберг лишь уклончиво сказал, что Господь на их стороне и наверняка им поможет.

Они долго сидели молча. Гульберг смотрел на вдовствующую королеву и вновь поражался ее непостижимой любви к своему сыну, которого она всегда держала за руку, словно не желая выпускать на свободу. Это было непостижимо, но она его любила. И она действительно, с пугавшим его холодным отчаянием считала, что этот недоразвитый сын станет Божьим избранником и обретет всю полноту власти над страной, что можно было закрыть глаза на его никудышную внешность, его деформированную голову, его дрожь, его нелепые, заученные тирады, его пируэты; она словно бы совершенно не принимала во внимание это внешнее и видела какой-то внутренний свет, которому до сих пор не дали пробиться наружу.

Она видела, что в этой невзрачной оболочке горел свет Божий, что ее сын был Божьим избранником, и что их задачей было лишь расчистить дорогу. Чтобы свет мог вырваться наружу. И, словно бы услышав и поняв его мысли, она провела рукой по щеке принца, обнаружила, что она липкая, достала кружевной носовой платок, вытерла слюни у него вокруг рта и сказала:

— Да. Господь поможет нам. И я вижу свет Божий и в этом невзрачном образе.

Гульберг тяжело вздохнул. Свет Божий в этом невзрачном образе. Она говорила о своем сыне. Но он знал, что это относилось и к нему самому. Самые последние, самые невзрачные, они несут в себе свет Божий. Он вздохнул, это прозвучало так, словно он всхлипнул; но ведь быть этого не могло.

Он взял себя в руки. И начал докладывать о двух планах, которые он придумал и которые следовало испробовать, один за другим, если восстание матросов не принесет результата, что, к сожалению, уже произошло; и что в этом случае самые невзрачные и незначительные, но все же имеющие внутри свет Божий, должны продолжать борьбу за чистоту.

В тот же вечер в Хиршхольм был послан Рантцау, для осуществления того маленького плана, который должен был вступить в силу после восстания норвежских матросов.