Жестокий рикошет - Сергей Самаров

– Понял. Мы страхуем. Скорняк!

– Слушаю, Рада.

– Волкотруб уже вылетает. Сидели и ждали команды от нас. У него всего два вертолета. Поэтому одна группа высадится на дороге в районе поста. Я дал координаты поворота ущелья.

– Там, кажется, минное поле в «зеленке», – сказал старший прапорщик Страшков. – Группа Билимханова сначала на мину нарвалась, потом это минное поле обстреливала.

– Там минное поле, – подтвердил я. – Ризван говорит, что Авдорхан специально послал Асланбека Билимханова на минное поле.

– Сейчас позвоню, предупрежу. Хорошо, что вспомнили. Итак, одна группа, большая, высаживается на повороте ущелья, вторая, меньшая, там же, где мы высаживались. Заблокирует проход через пастбища на перевал. Нам ставится задача не допустить противника ни в село, ни за село. Там, в лесах, легко потеряться~ Значит, сразу после обмена перекрываем дорогу.

– Как будем проводить сам обмен?

– Нормально. Просто подъезжайте, и все. Можете сразу нацепить наручники Авдорхану. Мы «подчистим» место встречи. Я не думаю, что у него много людей в запасе. Не выведет же он в засаду все село. Семь человек с ним оставалось, насколько я помню. Ну, может, еще несколько человек с пленниками. Десяток с небольшим наберется от силы. Мы справимся.

Я слушал разговоры, и говорившие от меня как-то незаметно удалялись и удалялись. Голоса становились все глуше и глуше, а смысл как-то сам собой ускальзывал. Так бывает, когда засыпаешь под чужой разговор. А потом я вдруг ощутил в боку горячую вспышку боли, которая отдалась белым пламенем в глазах. И я упал.

* * *

Наверное, я долго пребывал без сознания. В себя я пришел, когда был уже раздет по пояс и старший прапорщик Страшков колдовал над моей раной, заклеивая ее кусками большого пластыря. Пальцы у старшего прапорщика оказались мягкими, и боли в боку не было.

– Напугал ты нас, – сказал старший лейтенант Скорняков, увидев, что я открыл глаза. – Ты что же не сказал, что ранен?

– Не успел. И~ Как-то~ Не до того было. Забыл.

Перед глазами по-прежнему все слегка плыло, мысли путались. Но тело боли почти не ощущало и казалось легким, словно горячим воздухом накачанным. Я узнал недавнее ощущение.

– Парамедол вкололи?

– Вкололи, – сказал старший прапорщик. – Ты уже колол себе? Когда?

– Кажется, ночью~ Или вечером~

– Тогда все нормально. Можешь работать.

– Можешь? – строго переспросил старший лейтенант Скорняков.

– Может? – в наушнике раздался не менее строгий голос старшего лейтенанта Радченкова.

– Смогу. Когда надо, я всегда смогу, – сказал я, пытаясь сесть. Провод от наушника тянулся к карману «разгрузки». Ее вместе с бронежилетом и курткой с одним рукавом с меня сняли. На воротнике куртки и микрофон остался. И потому Радченков не слышал моего ответа.

– Говорит, что сможет, – за меня ответил в свой микрофон Скорняков. – Надо – значит, сможет. Он парень и просто крепкий, и с характером.

– Что с бедром? – спросил старший прапорщик Страшков.

– По касательной. Мышцу разорвало, и все.

– Крови много потерял?

– В общей сложности прилично. – Я справился наконец-то с проводами и стал одеваться.

– Ногу перевязывать надо?

– Сегодня не надо. Не надо, пока не закончили.

Я собрался встать, Страшков протянул мне руку, но Скорняков отодвинул его.

– Сам вставай.

Он хотел посмотреть, как я вставать буду. Это, кстати, важный момент. Как человек встает, столько у него и запаса сил. Кто утром с кровати встает медленно и лениво, тот и в делах такой же. Проверено на многократных примерах.

Я встал легко и не поморщился. Конечно, это не столько моя заслуга, сколько парамедола. Это он боль притупляет.

– Он в порядке, – сказал Скорняков в микрофон. – Мы едем. Авдорхан уже заждался.

Он глянул на часы и покачал головой.

– Ведут пленников. Я вижу их. Ведут не через село, в обход, – сообщил командир. – Четверо конвоиров~ Дистанцию соблюдают, стволы наготове. Грамотно ведут. При любой попытке неповиновения могут всех расстрелять. Так~ Из села идет вторая группа. Пятеро бандитов и сам Авдорхан. Он безоружный. Эти на место раньше прибудут. Минут на двадцать. Знать бы только точное место. Все. Мы работаем. Теперь можете не слишком торопиться. Главное, вам прибыть раньше Билимханова.

* * *

Я сел в машину. Гена Вологдин, охранявший пленника, из машины так и не выходил. Сам пленник, похоже, вел себя образцово-показательно, поскольку синяков под его глазами заметно не было и нос не распух от нелегкого кулака ефрейтора.

Ризван посмотрел вдруг на меня чуть ли не с сочувствием.

– Ты что, раненый?

– Ножевое. Ваша врачиха меня ножом пырнула. Хирургическую операцию решила провести, да неудачно. Ты же говорил, она терапевт. Вот и~

– Это она может, – усмехнулся Ризван. – Я раз слегка приласкал ее, меня тоже чуть не пырнула. Еле отскочить успел. Она никогда с ножом не расставалась. Говорили, когда училась, в общежитии жила, нож под подушку ночью клала~ Такая баба.

– Больше никого не пырнет, – заметил я. – Ее уже черти в аду ласкают, а нож она с собой не взяла. Чертям безопаснее.

– Крещеный, – скривился Ризван, осуждая мои слова то ли с точки зрения мусульманина, то ли еще с какой-то другой точки зрения, – я не понял, с какой именно. – Как это она тебя? Тоже, похоже, захотел приласкать?

– Их двое было. Я со спины подобрался. Я не видел, что это девка. Разбираться некогда было, когда уже прыгал. Ей ногой в затылок, напарнику лопаткой в затылок. Она упала, тогда только и увидел, что девка. Наклонился, думал, «в отрубе», она и ударила. А я помочь хотел. Пожалел. Опасное чувство – жалость.

Старший лейтенант Скорняков громко хлопнул плохо закрывающейся дверцей, машина все-таки очень старая, известно, чьей сборки, и потому дверцы закрывать приходится звучно, завел двигатель и включил заднюю передачу, чтобы отъехать от скалы, в которую он бампером упирал «уазик».

* * *

Дорога показалась мне очень долгой, хотя совсем недавно я всю ее прошел пешком, да еще раненный, да еще не по дорожному полотну, а сначала по не слишком утоптанной тропе, а потом и вообще просто по склону хребта, вроде бы довольно быстро. Хотя как быстро~ Это сейчас показалось, что быстро. А я ведь целый день практически шел. Но тогда у меня было только касательное ранение в бедре, беспокоящее лишь неостанавливающимся кровотечением, но не болью, способной довести до потери сознания. Кроме того, я изначально настраивался на несколько дней такой ходьбы, следовательно, эти первые километры первого дня пути казались мне только началом, коротким началом, и потому я расстояние не ощущал. Сейчас же, когда ехали быстро, машину сильно трясло, и эта тряска отдавалась в моем боку, и уже даже парамедол не так хорошо помогал, как раньше. Теоретически я знал, что в самой ране боль не страшна. Гораздо сильнее ощущается та боль, которая через нервную систему, как сигнал, в голову уходит. Вот от такой боли сознание и теряют. А парамедол нарушает какие-то связи нервной системы. Он совсем боль не глушит, но до мозга ее не допускает. И потому боль быстро становится привычным состоянием, совсем не угнетающим сознание. Через десять минут тряски я уже привык к боли и не особенно на нее реагировал. И потому уже стал следить за дорогой, чтобы не упустить момент последнего подъема.