Пирог из горького миндаля - Елена Михалкова

– Странно, – сказала она, немного успокоившись. – Эти вещи должны напоминать мне об ужасном времени. А я все равно им рада.

Когда я увидела ее час спустя, Яна гладила нарисованную птичку и утирала слезы. Кулон она снова повесила на шею. Помню, пятнадцать лет назад она не снимала свое бесценное стеклышко. Рассталась с ним единственный раз – в тот день, когда Пашка вылез на крышу мансарды.

Бабушка Рая утверждала, что он толкнул ее.

Нет. Он не толкал. Я была там и все видела.

В тот год со мной что-то случилось. Люди стали как-то странно смотреть на меня. Я имею в виду, мальчики, но не только они. И некоторые мужчины тоже. Например, наш учитель труда Олег Лукьянович, которого мы звали Лукьяшей. Мне казалось, они от меня чего-то хотели. Но я всегда плохо угадывала чужие мысли.

Женька заявила, что я веду себя распутно. Я не знала, как это. Мне было тринадцать, а я вдруг почувствовала, что у меня есть какая-то власть над людьми. Женька всегда звала меня дурочкой, в школе со мной не играли, потому что я тупая и торможу – так они говорили, мои одноклассницы, собиравшиеся кучкой и хихикавшие, когда я проходила мимо. Еще я плохо училась и не умела отвечать у доски. Надо мной смеялись. Но знаете что? Мне кажется, даже смеясь, они меня побаивались.

Однажды на перемене меня толкнул старшеклассник, прыщавый юнец из тех, кому нравится издеваться над малявками. Я ударилась коленкой, и учительница заставила его отвести меня в медпункт. Она думала, это будет воспитательная мера. Думала, он проникнется моей болью, глядя, как я хромаю по коридору, и раскается в своем поступке. Но все время, пока этот прыщавый тип шел рядом со мной, он не переставая бормотал себе под нос, и когда я вслушалась в его бормотание… Нет, мне не стало противно. Я просто очень удивилась. Не знала, что люди могут делать такие изобретательные вещи с телами друг друга. А он все бормотал и бормотал, как будто сам с собой, но я видела, что он косится на меня и балдеет от того, что я все слышу.

Женька всегда твердит, что я бесстыжая. Но тогда мне стало невыносимо стыдно. Ведь это я спровоцировала его на такие слова и мысли.

Мы шли, он все бормотал и бормотал, а затем положил руку мне на плечо. Как будто заботливо вел младшую сестренку. Даже сквозь платье чувствовалось, какая холодная и влажная у него ладонь. Как рыба. С этой рыбой на плече я дошла до медпункта.

– Я тебя подожду.

Когда он это сказал, я представила, что захожу в кабинет, а его рука прилипла к моему плечу и живет отдельно от него – мерзкая, дохлая, вонючая рыбина. И куда бы я ни пошла, она останется со мной. От моего платья будет разить этой вонью, с моих волос ее не смоет ни один шампунь. По вечерам эти пальцы станут трогать мое тело.

Меня едва не стошнило.

Но что я могла сделать? Пожаловаться? Я не в силах была повторить его слова. Ударить? Он легко справился бы со мной.

И вдруг я поняла. Не умом, а чутьем, обострившимся от стыда и отвращения. Повернувшись к парню, я заставила себя посмотреть ему в глаза и сказала – прилагая отчаянные усилия, чтобы голос мой не сорвался:

– Хочешь, мы с тобой сделаем это?

От страха голос у меня стал чужим, низким. Я подумала, что сейчас мой мучитель рассмеется надо мной.

Вместо этого он оцепенел. Смотрел в мои глаза, не отрываясь. Его лицо постепенно залила краска – как подкрашенная красными чернилами вода, поднимающаяся все выше и выше. Сначала заалела шея, потом подбородок, затем лоб, и только круги под глазами остались белыми. Это выглядело так смешно! И я фыркнула, не удержавшись.

Он вздрогнул. И попытался отступить на шаг.

Но я по-прежнему смотрела на него, и это ему мешало. Через наши зрачки как будто протянулась невидимая леска.

– Чего ржешь? – пробормотал он наконец.

От этого мне стало еще смешнее. Я снова фыркнула, потом засмеялась, не удержавшись. Он попятился и бросился бежать.

Меня еще потряхивало, когда я села на подоконник и прижала ладонь к ободранной коленке. Но самое страшное осталось позади. Я победила, хотя и не очень понимала, каким образом. Остаток урока я провела в туалете, осторожно куря украденную у Женьки сигарету.

К медсестре я, конечно, не пошла. Мне даже хотелось, чтобы остался шрам – как напоминание о сегодняшнем дне. Дохлая рыбина всплыла кверху брюхом и ее понесло течением – далеко-далеко, прочь от меня.

Этот придурок еще некоторое время ходил за мной. Но теперь все было по-другому. Он искал моего внимания и боялся его. Иногда на перемене я замечала бледное лицо в отдалении – он смотрел на меня как затравленный зверек, но никогда не подходил. Через пару недель я выкинула его из головы.

Но этот случай открыл мне глаза. Я осознала, что одно и то же мое свойство заставило этого прыщавого урода шептать гадости и бежать от моего взгляда. Мне не под силу было выразить это в словах. Но понимание родилось и осталось со мной.

Тем летом я стала исследователем. Вокруг был огромный мир, состоящий из мужчин, и я училась, как вести себя в этом мире. Я целовалась напропалую, многое позволяла и еще больше запрещала – только чтобы проверить, насколько меня слушаются. Прикосновения не приносили мне удовольствия. Чужие руки, обнимающие меня; чужие губы, тычущиеся в мою шею, – это было странно. И слюняво! Но до чего захватывающе оказалось наблюдать за происходящим! Как увлекательно разъяснять людей!

В тот день Андрей, сын нашего соседа, завел меня в малинник и попытался… Ну, не важно. Я заставила его прекратить. Я знала, им всем было стыдно за то, что они хотели сделать со мной. Всем, кроме одного человека.

И Андрею тоже было стыдно. Я шепнула «я же маленькая» – и его словно током дернуло. Он отскочил и, пошатываясь, зашагал напролом через кусты.

А я осталась в малиннике. Губы у меня распухли. Надо было выждать, прежде чем возвращаться в дом.

Я съела одну недозрелую ягоду, другую… Постепенно забралась в самую глубь зарослей. Колючки царапали кожу, но мне было плевать. Вот она, жизнь: кислый сок на губах, царапины на предплечьях…

Я была бы счастлива, если бы не наша тайна. Он так и сказал: наш с тобой секрет. «Никому не говори, Вероника, иначе знаешь, что я сделаю? Я тоже всем расскажу».

Этот секрет сидел у меня внутри как холодный гвоздь. Железный гвоздь, воткнутый мне в печенку.

И тут на крыше мансарды я заметила Тишку. Она лежала на животе и читала. От края ее отделяли каких-нибудь двадцать сантиметров. Но я знала, что она не свалится: тех, кто любит высоту, высота любит тоже.

– Тиша, ты единственная, с кем в этом доме можно поговорить о литературе.

Дед повторял это слишком часто. Они действительно что-то обсуждали, когда он был в хорошем настроении.

Взрослые хмыкнули. Женька прищурилась. Пашка сделал вид, что ничего не услышал.

Но когда все разошлись по своим делам, он выбрался на крышу через окно и беззвучно, как кот, двинулся к читающей Тишке. Он полз на корточках, медленно-медленно. Боялся ее вспугнуть. Я просто смотрела, не размышляя о том, что он задумал.