Щелк! - Любовь Лукина

— Сколько? — не поверив, заорал он.

Банк времени любезно проиграл ответ еще раз, и Калогер, едва не промахнувшись по рычажкам, отправил трубку на место.

— Вот паршивка!.. — обессиленно выдохнул он.

То есть она перевела на его имя два года еще до того, как подошла к нему на набережной.

И вдруг Калогер почувствовал, как в нем вскипает бесстыдная, безудержная радость. Два года… На «Слепых поводырей» ему хватило бы и одного…

— Прекрати! — хрипло сказал он. — Ну!..

Точь-в-точь как тогда, у изувеченного телефона-автомата.

* * *

Голое небо за окном помаленьку одевалось. Наладившийся с утра ветер принес наконец откуда-то несколько серых клочьев и даже сумел построить из них некое подобие облачности.

Калогер отнял лоб от тусклого, давно не мытого стекла.

— Ладно, хватит! — скривив рот, выговорил он. — Примирился? Давай работать…

Злой, как черт, он вернулся к столу. Сел. Положил перед собой чистый лист.

Итак, «Поводыри»… Что-то ведь там уже наклевывалось… Калогер пододвинул лист поближе и, подумав, набросал вариант первой фразы. Написав, аккуратно зачеркнул и задумался снова.

И все-таки — зачем ей это было надо? Жажда яркого поступка? Чтобы смотреть потом на всех свысока? Два года… Это ведь не шутка — два года…

Нет, так нельзя, сказал он себе и попробовал восстановить картину. Кабинет… Портьеры, кресла… Зеленые насмешливые глаза лидера. Сейчас мурлыкнет дверной сигнал и лидер скажет…

Строка за строкой ложились на бумагу и аккуратно потом зачеркивались. Квартира оживала: в лицо веял бесконечный прохладный выдох кондиционера, в кухне бормотал холодильник… Исчеркав лист до конца, Калогер перевернул его и долгое время сидел неподвижно.

Потом опять мурлыкнул телефон, и он снял трубку.

— Да?

В трубке молчали.

— Да! Я слушаю.

— Как работается? — осведомился знакомый хрипловатый голос.

— Никак, — бросил он. — Зачем вы это сделали?

— Захотела и сделала, — с глуповатым смешком отозвалась она. Кажется, была под хмельком. — Книгу надписать не забудьте…

— Не забуду, — обнадежил он. — А кому?

— Ну… Напишите: женщине с набережной… — И, помолчав, спросила то ли сочувственно, то ли виновато: — Что?.. В самом деле никак?

— В самом деле.

— Ну вот… — безнадежно сказала она. — Этого я и боялась… Видно, мое время вообще ни на что не годится — разве на кабаки… — Вздохнула прерывисто — и вдруг, решившись: — Знаете что? А промотайте вы их, эти два года!

— То есть?

— Ну, развлекитесь, я не знаю… В ресторан сходите… На что потратите — на то потратите…

— Послушайте, девонька!.. — в бешенстве начал Калогер, но она проговорила торопливо: «Всё-всё, меня уже нет…» — и повесила трубку.

Калогер медленно скомкал в кулаке исчерканный лист и швырнул его на пол. Встал, закурил. Чужое время…

— Да пропади оно все пропадом! — громко сказал он вдруг.

Бесстыдно усмехаясь, ткнул сигаретой в пепельницу, затем вышел в переднюю и сорвал с гвоздя плащ. В кабак, говоришь?.. А почему бы и нет? Он уже нагнулся за туфлями, когда, перекликнувшись звуками, перед ним снова возникло начало «Поводырей».

Чуть ли не на цыпочках он вернулся к столу, повесил плащ на спинку стула, сел. И слово за словом первый абзац повести лег на бумагу. И «Поводыри» ожили, зазвучали.

Он работал до поздней ночи. И никто не мешал ему, и никто не звонил. И он даже ни разу не задумался, а что, собственно, означала эта ее странная последняя фраза: «Всё-всё, меня уже нет…»

— Ведьма! Чертовка! — Брызжа слюной, соседка подступала все ближе — точнее, делала вид, что подступает. Чувствовала, горластая, черту, за которую лучше не соваться.

Ведьма же и чертовка (в левой руке сигарета, в правой — хрустальная пепельница), прислонясь плечом к косяку, с любопытством слушала эти вопли.

— Думаешь, управы на тебя нет? На всех есть управа! Да у меня связей…

Поскольку все знали, в чем дело, лестничная клетка была пуста. Лишь за дверью двадцать первой квартиры слышалось восторженное бормотание взахлеб, да смотровой глазок становился попеременно то светлым, то темным.

А дело было вот в чем: пару дней назад чертовка Надька, набирая ванну, протекла по халатности на дерганую Верку, и та, склочница лупоглазая, — нет чтобы подняться на этаж и договориться обо всем тихо-мирно, — вызвала, клуша, комиссию из домоуправления.

Комиссия явилась, но за пару дней пятно… — да какое там пятно! — пятнышко на снежной известке Веркиного потолка успело подсохнуть. И то ли Надька в самом деле умела отводить глаза, то ли прибывшим товарищам просто не хотелось напрягать хрусталики, но факт остается фактом: наличия на потолке пятна комиссия не зафиксировала.

И тогда бесноватая Верка принялась трезвонить в Надькину квартиру, пока не открыли.

— Даром не пройдет!.. — визжала Верка. — На работу напишу! Подписи соберу! В газету…

— Пиши-пиши, — красивым контральто откликнулась чертовка и ведьма, невозмутимо стряхивая пепел в отмытый хрусталь. — Как раз в дурдом и угодишь…

Разглашения она не боялась. На работе ее так и звали — с любовью и уважением — ведьма. Мужчины, конечно, в шутку, а женщины, пожалуй, что и всерьез. Но все равно можно вообразить, какой бы хохот потряс вычислительный центр, приди туда Веркино письмо, да еще и с подписями.

— Ведьма, ведьма!.. — плачуще захлебывалась Верка. — Потому от тебя и мужик сбежал!..

Ведьма выпрямилась и тычком погасила сигарету. Хрусталь мигнул розовым, брызнули искры, и Верка, перетрусив, запнулась.

Возня за дверью двадцать первой квартиры стихла. Пусто и гулко стало во всем подъезде.

— А ну пошла отсюда! — негромко, с угрозой произнесла Надька.

Верка отступила на шаг, ощерилась, но тут термобигуди, которые и так-то еле держались на ее коротеньких жидких волосенках, начали вдруг со щелчками отстреливаться — посыпались на бетонный пол, запрыгали вниз по лестнице, и Верка, шипя от унижения, кинулась их ловить. Один цилиндрик оборвался в пролет и летел до самого подвала, ударяясь обо все встречные выступы.

Надька круто повернулась и ушла к себе. Из квартиры потянуло сквозняком — и дверь с грохотом захлопнулась сама собой.

* * *

Русские ведьмы, как известно, делятся на ученых и наследственных, причем ученые (или мары) несравненно опаснее: полеты на Лысую гору, связь с нечистой силой — все это их рук дело. Надежда же, если и была ведьмой, то явно наследственной. Никакого чернокнижия, никаких шабашей. Способности свои она получила, по собственным ее словам, от прабабушки вместе с кое-какими обрывками знаний по предмету, рыжими волосами и неодолимым страхом перед попами и лекторами-атеистами.