Елка. Из школы с любовью, или Дневник учительницы - Ольга Камаева

Накопленная за последние дни усталость выбила все предохранители, и, когда парочка подошла, Ирина без обиняков выпалила:

— Ты, Сережа, очень внимательный, цветы девушкам даришь, это хорошо. Плохо, что разным.

Тот опешил настолько, что стал оправдываться:

— Ничего я никому, кроме Лены, не дарил.

— А во вторник? Кто возле школы Наталью Георгиевну вот с таким букетищем ждал? — Вобла торжествующе развела руки. По ее мерке выходило, что вручался средних размеров стог.

Сергей недоуменно покачал головой:

— Во-первых, я ждал Лену; во-вторых, цветы купил тоже ей. Мы до этого немножко… ммм… поспорили, о встрече не договаривались, а меня срочно вызвали на объект, хотел попрощаться. Наташа сказала, Лена пошла в поликлинику. Нам оказалось по пути, вот я Наташу и подвез. А с Леной мы и в больнице разминулись… И трубку она почему-то не брала… А в чем, собственно, дело?

— Тогда зачем цветы Наталье Георгиевне подарил? Мы вместе с Леночкой видели, как ты ей букет отдал! — не сдавалась Вобла.

Теперь возмутилась Наталья:

— С чего вы взяли?! Просто он на переднем сиденье лежал. Сергей хотел его назад положить, а я предложила подержать: вдруг упадет — помнется или сломается. Жалко — уж очень красивый…

Ирина резко развернулась к Вобле:

— И не стыдно вам?! Не успели Лену похоронить, еще с кладбища не вышли, а вы уже про нее сплетни распускаете! Стой мы сейчас в другом месте, я бы вас послала по известному адресу. Тут не могу. Совести у вас нет…

И торопливо пошла к стоящему у обочины автобусу. Остальные тоже поспешили отойти от Воблы, резонно полагая, что та в своих обвинениях не остановится, и придется выслушивать их дальше.

— Что уж тут выяснять, — примирительно вздохнула сослуживица в кримплене, мелко семеня по склизкой после дождя земле. — Умерла по совокупности обстоятельств. Значит, никто не виноват.

На ее слова одобрительно закивали, и женщина, приложив платочек к глазам, в который раз тоненько всхлипнула:

— Такая молоденькая…

И непонятно: расчувствовалась по печальному случаю или от неожиданного общего внимания и поддержки.

Вобла же, постояв, тихо буркнула:

— Раньше надо было со своими бабами разбираться…. Смотри, как ловко друг друга выгораживают. Быстро спелись… Но я своими глазами видела…

И решительно зашагала к автобусу. А с чего вдруг она не должна ехать на поминки, если права? Пусть пока эти глупцы верят всякой чуши, она им еще докажет…

Уже выходили из кафе, когда Ирина подошла к Сергею. После инцидента на кладбище она все приглядывалась к нему и наконец решилась.

— Наверное, это вам, — сказала она, протягивая ему свернутый тетрадный листок. — Я Ленины документы искала, а он на столе лежал. Матери ее пока не до того, а потом потеряется или еще что… Возьмите. Хоть что-то останется на память…

Ирина сунула бумажку ему в руку и медленно пошла вниз по бульвару. До предела вымотанная, она только теперь позволила себе расслабиться. Мысли, все эти дни выстроенные четкими шеренгами и браво делающие шаг вперед по первому зову, теперь словно растекались, расплывались в стороны, и обмякшее сознание никак не могло их ухватить.

«Ленка, Ленка… Как ты его, оказывается, любила! И молчала, скрытничала. Даже мне почти ничего не рассказывала. Какая же ты пугливая… была…

А зачем? У тебя же все было: и он, и дело, пропади оно пропадом… И главное — мама. Ты всегда была счастливее меня… Была… Не забыть позвонить в больницу, узнать, как ее самочувствие. Лучше, конечно, сходить, но сегодня сил уже нет. Завтра…

Думаешь, я тебя одергивала, потому что злая? Или беспринципная? Тебя, глупенькую, хотела защитить. Ведь обломают в два счета. Уже… обломали.

Трепаться, конечно, не перестанут, толстуха не успокоится. До похорон еще болтовню слышала, так это вот от кого, оказывается, несло. Сука. И я, дура, засомневалась: отдавать письмо — не отдавать. Сколько глупостей делаем с чужих слов; все выдумываем, выдумываем… В хорошее веры уже нет.

И тебя, Ленка, нет…»

Сергей свернул в небольшой скверик у кафе и присел на свободную скамейку. Повертел лист в руках, оттягивая время. Он очень боялся этих роковых последних слов — многое уйдет, забудется, но только не они. С ними теперь жить.

Наконец, развернул. Лист оказался плотно, в каждую клеточку, исписан старательным круглым почерком. Сергей автоматически отметил: ни одной помарки, значит, переписывала; значит, продумывала каждое слово.

На бумаге угластой кардиограммой бились короткие строчки: тук-тук, тук-тук, тук-тук… Она опять его удивила. Обманула все тревожные ожидания и мрачные предположения, оставив ему только легкую, светлую грусть. Незамысловато — простенькие слова, сбивающийся местами ритм, не всегда пойманные рифмы, — но так остро, пронзительно, щемяще… Да и как иначе можно просить любви?

Поцелуй меня, мой милый,

Поцелуй в уста,

И скажи, что в мире больше

Нет таких, как я.

Что глаза мои — озера

Или васильки,

Что тонуть в них — это счастье

Для таких, как ты.

Что вдыхать ты любишь запах

Вымытых волос,

И что я стройнее даже

Тоненьких берез.

Что в любом наряде буду

Очень хороша,

Что умна, добра, к тому же

Тонкая душа.

Что за дальними морями,

На краю земли,

Ты б искал меня по зову

Пламенной любви…

Обними меня, мой милый,

Обними сильней,

И надежда укрепится пусть

В душе моей.

Воедино пусть сольются

Наши души и тела,

С губ признания сорвутся,

Им почти поверю я.

Хрупкий замок мы построим

В тишине ночи,

Будет он из грез, мечтаний,

Счастья и любви.

Мы с тобою будем вместе

По нему бродить,

Ах, как хочется мне, милый,

В нем всю жизнь прожить!

Да, конечно, он исчезнет

В буднях суеты,

Но пока об этом знаешь,

К счастью, только ты.

Раскрывать мне эту тайну,

Милый, не спеши.

Помечтай со мной немного

Или… помолчи.

Обмани меня, мой милый,

Жаль, не навсегда.

Дай побыть и мне счастливой,

Пусть лишь полчаса.

Будет больно… Это — после…

Обними сильней!

И пусть беды не коснутся

Головы твоей…