Рыцарь и его принцесса - Марина Дементьева

во мне, пусть сгорят слова и образы, пусть не останется ничего, ни искры сознания… одного этого прошу!

Я запрещала себе чувствовать и сознавать. Запрещала, запрещала… этого было мало.

Я слышала бред безумца — в этом не было сомнений. Возможно ли внушить сумасшедшему, что он болен скорбным недугом? Но я пыталась.

В глазах своих, в том кривозеркальном мире, который он видел, хотел видеть, ард-риаг не совершал тягчайшего преступления. Счастливец, он мнил себя в своём праве, он не помнил, а, может, и не знал о дочери, он целовал лишь свою жену, живую и никогда не умиравшую. Строптивую жену, которая нынче была особенно дерзка и непокорна, осмелившись противиться законным желаниям мужа.

— Я столько лет ждал тебя, Гвинейра, а ты променяла своего мужа на безродного мальчишку. Мне следовало бы убить тебя… но это свыше сил, — хрипел он, проливая изобильные слёзы безумца.

— Опомнись! Я не Гвинейра! Я твоя дочь, Ангэрэт!

Он не слышал, не желал слышать того, что дерзко пререкалось со сладчайшей грёзой о возвратившейся жене. Годы пустоты одиночества — и вот она вновь во плоти, не растворяется воздухом в сжатых объятиях, из которых ей не вырваться, как из воинского захвата. Как упустить!.. Похоть, по силе сама подобная наваждению — как превозмочь?

Отчаявшись спастись, я звала на помощь, сознавая всю тщетность призывов. Грохот выбитой двери, мои крики перебудили, верно, ближнюю половину Тары, но никто не вступится, никто даже не придёт. Господин в своём праве, кто смеет противиться ему?

Я знала лишь одного человека, что без сомнений пошёл бы против ард-риага и не допустил бы совершиться беззаконию. Знал это и ард-риаг, верней, рассчитывал на смелость и сноровку чужака, и расчёт его, как всегда бывало, вполне оправдался. Ард-риаг искал для дочери защитника, что не покорился бы, как иные, господину, готовый положить жизнь за ту, покой которой ему назначили хранить. Не ради звонкого золота, но по зову собственной правды. В минуту прозрения и страха перед собой искал его ард-риаг, но в последний миг решил смахнуть с пути им же самим воздвигнутую преграду.

Но, быть может, пытался и прежде.

"Сразу, как появился здесь".

"Этой ночью я был недостаточно осторожен".

Разумом я понимала, что, будь Джерард рядом, мне не довелось бы испытать страшных минут. Но премного ли силён разум в такие минуты?

Заблудшее дитя зовёт мать, будь она близко иль далеко. Просят помощи у тех, от кого привыкли её получать. Извиваясь под тяжёлой рукой, выламывая заведённые за спину локти, звала, звала одно имя.

— Джед!..

Ард-риаг дёрнулся и замер, услышав этот крик. Губы его искривились в оскале усмешки, жёсткая ладонь отбросила край подола с моей голени и медленно поползла вверх, неспешно огладила колено, поднялась к бедру. Так ползла бы по беззащитной коже ядовитая гадина. Тошнота ужаса и омерзения поднялась к горлу. Глотая слёзы и бессвязные проклятия, я заметалась, но меня, как бабочку, пригвоздило к полу.

— Зовёшь своего любовника? Напрасные усилия. Он не услышит тебя из-под земли.

Тело содрогнулось и обмякло. В нём не осталось воли к жизни, точно сердце вырвали из разверстой груди.

Чудовище в обличье моего отца железным пальцем провело по моей щеке, собирая влагу, пролившуюся из широко распахнутых глаз. Облизнуло палец и довольно усмехнулось, словно людоед, упившийся крови. Склонилось к моему лицу, и слова его шуршали, как личинки, как дождевые черви, а рука продолжала по пяди поднимать платье к животу.

Я смотрела в черноту под потолком. Пускай делает, о чём вожделел долгие годы. Только недолгим станет его удовольствие и страшным прозрение. Жарко ли греет тело покойницы? Нынче ночью я отпущу свою душу.

— Сделать это было непросто, — нашёптывал он, прижимаясь. — Он воистину нелюдь, чует и убивает как зверь. Знай, Гвинейра, твоя неверность оплачена многими жизнями… Но и против колдовства можно найти средство. Благо, у меня есть знающий человек. Нынче мы с ним в расчёте. Я отдал ему то, чего он просил.

— Убийца и насильник собственной дочери, — отчётливо произнесла я. — Будь про…

Глаза ард-риага обессмыслились и закатились. С мгновение он завис надо мною, запрокинув голову, а после тяжело обвалился набок.

3

Над нами замер светлеющий во мраке тонкий силуэт. Там, где угадывались голова и плечи, колыхалось огненно-золотое сияние.

— Ангел… — слабо прошептала я.

— Ты чересчур благосклонна ко мне… дитя моё.

Силуэт шевельнулся, колыхая складками просторной ночной сорочки… приблизился, превращаясь в Блодвен, холодно-невозмутимую, кривящую губы в презрительной усмешке. Крылья серафима, напротив, утеряли чёткость, оказавшись всего лишь колеблемым светом горящего извне факела.

— Цела? — Блодвен замешкалась, подбирая слово.

— Да.

Цела. Телом. Не душой.

— Умница. — Блодвен опустила ладонь с зажатым в ней мечом мщения — она ударила ард-риага сзади окованной рукоятью его же ножа. Слышно было, как срываются со стали капли крови и падают на пол. — Долго держалась против такого медведя. — Мачеха склонилась, протянула мне руку. — После отлежишься. Вставай, времени мало.

Ухватившись за тонкую и неожиданно сильную руку, я последовала разумному совету. Пол плыл под ногами, тело то растворялось в воздухе, то обретало вес. Блодвен придержала мой локоть, позволяя немного освоиться, и отпустила, как только я шевельнулась.

— Нянюшка…

Мачеха поджала губы в твёрдую линию и, подобрав подол сорочки, плавно опустилась возле поверженного супруга на колени.

— Прощайся скорее.

Я не села, а обвалилась наземь, с прорвавшимся рыданием смыкая руки на хрупких плечиках Нимуэ. Из рассечённого виска нянюшки по капле сочилась кровь.

Сочилась?!

Блодвен обернулась на треск ткани. Я отрывала край рубашки, помогая себе зубами. Бережно приподняла седую голову, обматывая целебным льняным полотном. Так, вот так… потерпи, миленькая…

Нянюшка что-то слабо прошептала, не открывая глаз. Плача от счастья, я целовала любимые морщинки, шепча несуразицы.

— Блодвен, она жива! Жива!.. Хорошая моя…

— Добрая весть. Ты сделала, что могла. Я о ней позабочусь.

Тонкая, словно лунный луч на кинжальном лезвии, возле темнеющего на камне могучего тела ард-риага, мачеха кончиками пальцев пощупала под челюстью мужа и чутко замерла на пару мгновений. Вслед за тем полуприкрытые веки её дрогнули, а надменное лицо сделалось ещё чуточку холодней.

Я спросила так тихо, что воздух едва колыхнулся возле губ:

— Он?..

— Жив. — Блодвен отняла пальцы и гибко поднялась, следя за тем, чтобы не испачкать в крови белизну сорочки. По голосу мачехи невозможно было прочесть, что она испытывает: облегчение или досаду.

Поразмыслив не более мгновения, мачеха склонилась над мужем, тщательно отёрла рукоять кинжала о его же одежду и вложила оружие в поясные