Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том I - Виктор Холенко

уже в конце января 1948 года перевёз семью в Новую Тарью. Работать он стал бригадиром рыбаков рыбкоопа, а поселились мы всё в той же квартирке, в которой жили ещё до переезда в Вилюй в 1940 году, рядом с гостеприимным домом Горященко у крутого склона лысой сопки, без единого дерева на нём. Я очень обрадовался переезду родителей: как говорится, хорошо в гостях, а дома всё-таки лучше. В школе я учился хорошо, с удовольствием, успел уже подружиться с несколькими ребятами, особенно с Васей Чайниковым и Лёвой Наркевичем. Мы сидели на задних партах и часто, тайком от учителей, занимались своими, далёкими от школьной программы делами. Кстати, увлеклись вдруг сочинением стихов и перебрасывались на уроках записками со своими опусами друг с другом. Вася был долгожителем Камчатки, а Лёва приехал с материка только прошлым летом, а во время войны он жил в оккупации на Украине. Никогда больше ни с кем из них с той поры я не встречался, как и с лучшим своим вилюйским другом Вовой Марасановым.

В школе был хорошо развит лыжный спорт, для старшеклассников и взрослых жителей посёлка часто устраивались многолюдные лыжные гонки по заснеженному льду залива Крашенинникова, ну а мы, мелкота, только болели за своих ребят. Иногда солдаты из моргородка выкатывали на лёд залива длинностволые пушки-зенитки и стреляли из них болванками по деревянным макетам, изображавшим вражеские танки. Зрелище было захватывающее для всех жителей посёлка, не говоря уже о детворе вроде нас. А ещё я почти каждое воскресенье, если не было пуржистой погоды, ездил с отцом на собачьих упряжках на выборку подлёдных сетей. Их рыбаки отцовской бригады ставили недалеко от берега в том месте, где мы с Юрой однажды добывали белую глину. Уловы были богатые, в основном в сети шла сельдь и крупная корюшка-зубатка, остро пахнущая свежими огурцами. Другой рыбы в этой глубоководной бухте просто в сети не попадалось.

Во время мартовских каникул в нашей школе устроили зимнюю военную игру. Всех ребят и девчат средних классов разделили на «синих» и «красных», поручили каждому из «пешпехотинцев» соорудить лично для себя подобие автомата или пулемёта с обязательной трещёткой, имитирующей стрельбу очередями или одиночными выстрелами, а юным санитаркам сшить сумки с красным крестом. А потом отряд «синих» (я как раз попал к ним) увели на лыжах в глухой распадок далеко от посёлка и заставили рыть в снегу глубокие окопы, блиндажи и пулемётные гнёзда по всем правилам оборонной науки и ждать нападения «красных». Несмотря на небольшую поземку, мы с азартом принялись за дело под руководством учителя физкультуры и совсем скоро и вполне неплохо обустроили свои «оборонные» позиции. В конце концов, мы спрятались от неутихающей позёмки в вырытые в снегу блиндажи и даже перекусили прихваченными из дома харчами, а потом стали ждать нападения «красных». Позёмка замела все наши следы сухим снегом, и ждать нападения пришлось довольно долго. Но вот разведка донесла: подходят! Мы приготовились. И только среди белостволых берёз замелькали фигурки наступающих, как всё вокруг огласилось грохотом разноголосых трещоток наших самодельных автоматов и пулемётов. А потом была встречная, с лихим криком «ура!» атака на наступающих и уже довольно притомившихся на переходе «красных», началась азартная рукопашная свалка – каждому требовалось сорвать красную или синюю нашивку на плече своего противника. Уже «поверженного» таким способом «бойца» тут же оттаскивали в сторону от свалки расторопные «санитарки» и начинали «врачевать» им полученные в «бою» «раны». Скоро сражение это закончилось к обоюдному ликованию нападавших и обороняющихся, и всех нас, «уцелевших» и «погибших» в отчаянной схватке, накормили тут же горячей гречневой кашей с тушёнкой из откуда-то из леса неожиданно для нас вынырнувшей походной кухни с дымящейся трубой на конских санях…

Были у меня в ту пору и другие развлечения. Летом мы подолгу купались в спокойных водах залива Крашенинникова. А также забавы ради ловили сачками рыбёшек, похожих на мелких селёдок, не превышающих размером балтийскую салаку или азовскую хамсу, с которыми я познакомился гораздо позже. Их в то лето здесь была тьма-тьмущая. Никогда, столько лет прожив на Камчатке рядом с рыбаками-промысловиками, я даже не слышал ни от кого о такой мизерной по размерам селёдочке. Недалеко от берега нашего вечно спокойного залива тогда ходили огромные косяки этих рыбёшек, обнаруживая себя будто вскипающей по поверхности водой. Мы черпали их с лодок мелкоячеистыми сачками, будто лапшу из кипящих кругов на поверхности воды, а потом раздавали приходящим на берег домохозяйкам или приносили домой. Для еды эта мелочь совсем не годилась, а вот куры её с удовольствием склёвывали. Подозреваю, что это всё-таки была молодь тихоокеанской сельди, выметавшей в конце зимы икру в сравнительно мелководной и поэтому вполне удобной для икрометания бухточке Ягодной, расположенной в самом юго-восточном углу залива Крашенинникова. Но спросить у старших, так ли это было на самом деле, почему-то постеснялся тогда: наверное, боялся показаться малосведущим в рыбных делах Камчатки, хотя уже прожил в этих местах на полуострове полные свои тринадцать лет. С детства раннего, не по какой-то прихоти, а скорее просто интуитивно, я всегда старался доходить до всего самостоятельно, не обременяя окружающих, на мой взгляд, довольно праздными вопросами о чём-либо мне в данный момент незнакомом. Не говорить, а внимательно слушать и подмечать, как и что говорят и делают другие – вот какое правило выработалось невольно у меня тогда, человека по природе своей от рождения очень замкнутого и стеснительного. Как ни странно, но это правило, сложившееся с годами, потом мне здорово помогало в моей журналистской работе, когда я зачастую давал немалую фору более общительным своим коллегам в качестве сбора и осмысливания информации, которая затем появлялась на газетных страницах в довольно приличных по форме и содержанию очерках, репортажах, статьях или достаточно острых фельетонах. Но это было уже далеко потом…

А ещё объектом наших летних развлечений была одномачтовая парусно-моторная шхуна «Самум», покинутая по неведомой нам причине экипажем, на время или навсегда. Она стояла на рейде залива совсем недалеко от берега с наглухо задраенными порожними трюмами и безлюдными рубками, высоко подняв над водой верхнюю отметку ватерлинии. Мы вплавь добирались до её высоких просмоленных бортов и по свисавшим над водой не убранным по забывчивости кранцам взбирались на выбеленную былыми штормами палубу и превращались в отважных покорителей морей или в отчаянных пиратов. Когда же эти игры начинали надоедать, мы просто лежали на просторной палубе и грелись на жарком даже на Камчатке июльском солнце, подставляя ему по очереди свои