Багровые ковыли - Виктор Смирнов

– Конечно, вы можете доложить обо всем кому нужно. В конце концов, это ваш долг. И пускай мною занимаются в этом… вашем… как это… Трибунале! Мне надоело бояться, надоело дрожать, нести в одиночку этот груз ответственности и вечного страха!..

Старцев молчал.

– И вот еще что доложите! – выкрикнул Левицкий, голос его забился в стенах подвала, полетел по углам – да только кто их мог услышать в этом склепе. – Вот в этом нижнем ряду иконы!

Левицкий перекрестился.

– Редчайшие иконы в дорогих ризах. Шитые жемчугом. Ориентальным, бесценным. В окладах – карбункулы «голубиной крови», по полсотни карат каждый. Нишапурская бирюза. Святыни!

Этот последний выкрик пролетел по подвалу, отражаясь от стальных дверок ящиков, подержался, угасая в воздухе, – и смолк. Наступила тишина. Ни звука не долетало сюда, на семиметровую глубину. Слышно было лишь взволнованное дыхание Левицкого.

– Успокойтесь, – сказал ему Старцев. – Понимаю, вы в трудном положении. Я тоже. Так получается, что я теперь ваш сообщник. Мне даже хуже. Вы разделили свою ношу, она стала вдвое легче. А я-то на себя взвалил…

Управляющий, не скрывая слез благодарности, коснулся руки Старцева.

Обосновался Иван Платонович в Пятом Доме Советов. Это была гостиница-общежитие, которую по привычке называли «Лоскуткой», поскольку прежнее ее название было «Лоскутная». Размещалась она совсем недалеко от Настасьинского переулка, вниз по Тверской, за Страстной площадью и за Елисеевским магазином.

С Бушкиным только вышла неувязка: его не было в разнарядке-ордере, и дежурный, немолодой уже человек в военной форме без знаков различия, не хотел поселять бывшего матроса и бойца знаменитого «поезда Троцкого». Бушкин чуть было не поднял скандал на всю гостиницу, но Старцев, призвав на помощь весь свой профессорский авторитет и нажимая на «комиссарское звание», уговорил дежурного поселить матроса.

Бушкину выдали тяжеленную деревянную раскладушку. «До выяснения». Матрос тут же успокоился и деловито осмотрел раскладушку на предмет клопов.

– Обижаете, товарищ, – сказал дежурный. – У нас раз в десять дней пропарка и уборка с керосином.

Бушкин даже головой замотал. Раз в десять дней. Да еще и с керосином. Ну и ну! И вправду Москва бьет с носка!

Номер был невелик, в нем уже жил какой-то гражданин. Он спал, накрывшись с головой, забивая запах керосина крепким перегаром. Втиснули раскладушку. Закусили старцевским пайком, добавив к нему кусок сала, которое привез с собой Бушкин. И, умывшись, тут же улеглись спать.

Бушкин хотел было поговорить на разные столичные темы, но Иван Платонович молчал. Ему казалось, что от переутомления он сразу провалится в сон, но события дня, крутясь в памяти и наскакивая друг на друга, не давали усталости одолеть профессора. В голову лезла всякая чертовщина.

«Нумизматические коллекции великих князей…» С ума сойти! Старцев знал, что наилучшая коллекция русских монет была у великого князя Георгия Михайловича в Петрограде. Неужели и ее «раскатали»?.. Он старался вспомнить, какие же наиболее ценные монеты были в коллекции Георгия Михайловича…

И узкий, сжатый боковыми стенами гостиничный номер вдруг расширился до пределов дворцового зала, запах керосина сменился ароматом восковых свечей, дорогого обивочного штофа, кожи, духов. Из дверей на сияющий паркет выбежал очень похожий на Бушкина великий князь. Перед собой он катил подпрыгивающую на неровном гурте-ребре большую серебряную монету: так деревенские мальчишки водят по тропинкам обручи.

– Раскатываем! – весело кричал Георгий Михайлович, он же Бушкин. – Раскатываем все как есть!

На великом князе были какой-то драный, с отверстиями, словно от выходных пуль, верблюжий армяк, флотская линялая тельняшка, солдатские бязевые подштанники и опорки на босу ногу.

«Как же это его в гостиницу пропустили?» – подумал Старцев. Но его тут же отвлек тусклый серебряный блеск катящейся монеты. Вечной монеты! Несмотря на ее вращение, профессор успел разглядеть на аверсе профиль императора Петра Первого. Несомненно, это был петровский двухрублевик. И в полусне-полубреду память подсказала Старцеву: известна всего одна подлинная монета. Есть еще несколько новоделов, они находятся в коллекциях у Ротшильда и еще у кого-то… У кого же?

– Раскатываем! – веселился похожий на Бушкина Георгий Михайлович. – Несомненно! Пусть сгинет на веки вечные!

Вслед за серебряным петровским двухрублевиком катились все новые и новые монеты. Серебряные «Анна в цепях», портретный Павел Первый – раритет, уникальнейшая пробная монета. Некрасивый, лобастый, со вздернутым грибочком-носиком, император Павел, встряхивая прусской косичкой, прокричал с аверса профессору: «Не нам, не нам, а имяни твоему!» – и весело, вслед за двухрублевиком, покатился в раскат, в монетное убийство…

А потом по половицам паркета простучал «Константиновский рубль» восемьсот двадцать пятого года, никогда не бывший в обращении вследствие отказа великого князя Константина от престола. Пробная штука, редчайшая, гордость любого, самого знаменитого коллекционера.

Профиль Константина, очень напоминающий Павла, только облагороженный, с бачками, вертелся беззвучно. Несостоявшийся император не вмешивался в монарший хор.

Прокатился золотой двадцатипятирублевик Николая Второго. Он тяжело прогибал лакированные клепки паркета. Гордый профиль императора был залит чем-то красным.

– Ах, извините, не пошел в серию! – хрипло крикнул бывший царь Николай Александрович. Он тоже оказался в дворцовом зале и заискивающе и умоляюще смотрел на Бушкина.

– В раскат, в раскат! – весело кричал теперь уже не Георгий Михайлович, а Бушкин. – Всех Романовых – в раскат! Или нет! Утопить в Неве! В водичку их! В водичку!..

Старцев пришел в себя оттого, что кто-то тряс его за плечо.

– Водички? – спросил Бушкин. – Куда это вы, профессор, так раскатились?

Гостиничная вода в треснутой, тонкого фарфора чашке отдавала керосином. Старцев успокоился, но сна теперь стал бояться. «Как-нибудь долежу до утра, – подумал он. – Утром схожу в ЧК, может, узнаю что-нибудь о Наташе. А потом – в Гохран. Надо там крепко во всем разобраться, обосновать мнение и идти… А к кому, собственно, идти? Дзержинского нет! Да и не Феликса Эдмундовича это дело: куда и как тратят, как обезличивают и вылущивают ценности. Наркомфин? Там Николай Николаевич Крестинский. Но, есть слухи, заворачивают там специалисты, а Николай Николаевич так, для почета, как старый революционер и юрист с законченным образованием, к тому же он теперь еще и секретарь ЦК».

Профессор ворочался с боку на бок и все никак не мог решить, к кому следует идти в первую очередь, чтобы спасти ценности от обезлички. А если бы он к тому же знал, что решение об обезличке ценностей Гохрана утвердил сам Ленин, вождь пролетариата, то и вовсе не смог бы уснуть. А так, хоть перед рассветом, хоть на два часика, все же забылся обморочным, глубоким сном.