Английский пациент - Майкл Ондатже

В перерывах между экспедициями Алмаши в Каире никто невидел. Казалось, он куда-то уехал или был очень занят. Днем он работал вкаирских музеях, а ночами таскался по барам. Терялся в другом мире Египта. Сюдаони все собрались только ради Мэдокса.

Но сейчас Алмаши танцевал с Кэтрин Клифтон. Ее стройное телозадевало растения, которые были поставлены в ряд. Он кружился с ней, поднималее, а потом упал. Клифтон сидел на месте, почти не взглядывая на них. Алмашиполежал поперек ее тела, затем переключился на медленные неловкие попыткиподнять даму, встряхивая головой и откидывая с глаз собственные белокурыеволосы, стоя на коленях в дальнем углу зала. Когда-то он был учтивым мужчиной.

Случилось это за полночь. Гостям было не до смеха, заисключением некоторых местных завсегдатаев, которые привыкли к разным выходкамевропейцев из пустыни. Там были женщины с длинными серьгами в ушах, которыесеребряными струями стекали на шею и могли больно ударить партнера по лицу вовремя танца, женщины в блестках, маленьких металлических капельках, которыенагревались от жары в баре. В прошлом Алмаши был частью этой ночной жизни. Повечерам он танцевал с ними, прижимая их к себе и принимая на себя всю тяжестьих тела. Да, сейчас им было забавно, и они смеялись, увидев его живот врасстегнувшейся рубашке, но им не нравилось, когда он наваливался на их плечи,останавливаясь во время танца, иногда падая на пол.

В такие вечера было важно вписаться в эту атмосферу, когдачеловеческие созвездия кружились и скользили вокруг тебя Не требовалось никакихмыслей и преднамеренности действий.

Позже, в пустыне между оазисами Дахла и Куфра, воспоминанияобрушились на него, словно он читал данные полевого журнала. Тогда он вспомнитвзвизгивание, похожее на короткий лай. Он посмотрел на пол в поисках собаки ипонял, рассматривая сейчас движущуюся в прозрачном масле стрелку компаса: это,должно быть, вскрикнула женщина, которой он наступил на ногу. Сейчас, впределах видимости оазиса, он мог гордиться своим танцем, от радости размахиваяруками и подбрасывая часы в воздух.

* * *

Холодные ночи в пустыне. Он выдергивал воспоминания окаждой, словно нить из клубка ночей, и смаковал ее вкус. Так было во времяпервых двух суток его перехода, когда он находился в забытом районе междугородом и плато.

Прошло шесть дней, и он не думал о Каире, о музыке, обулицах, о женщинах; к тому времени он уже перенесся в древность и приспособилсяк дыханию глубокой воды. Его единственной связью с миром городов был Геродот,его путеводитель, древний и современный, насыщенный сведениями, требующимипроверки. Когда он обнаруживал правду в том, что казалось ложью, он доставалсвою бутылочку с клеем и вклеивал карту или вырезку из газеты, ибо на чистойстранице книги делал наброски мужчин в юбках и неизвестных животных рядом сними. Древние обитатели оазисов обычно не изображали крупный рогатый скот, хотяГеродот утверждал обратное. Они обожествляли беременную богиню, и на наскальныхрисунках можно было увидеть, главным образом, беременных женщин.

За две недели он ни разу даже не подумал о городе. Он какбудто двигался под топкой полоской тумана, над чернильными линиями карты – этойчистой зоны между землей и схемой, между расстояниями и легендой, междуприродой и рассказчиком. Сэндфорд назвал это «геоморфологией». Места, которыемы выбираем, где мы чувствуем себя самими собой и не осознаем происхождения.Здесь, не считая солнечного компаса, одометра, измеряющего пройденноерасстояние, и книги, он был совершенно один. Он знал, что такое мираж, чтотакое фата-моргана, ибо сам выбрал это для себя.

* * *

Он просыпается и обнаруживает, что Хана обмывает его. Науровне ее талии – плоскость столика. Девушка наклоняется, руками набрызгиваяводу из фарфоровой чаши ему на грудь. Заканчивая, она проводит несколько размокрой рукой по своим волосам, отчего они становятся влажными и темными. Онаподнимает голову, видит, что он проснулся, и улыбается.

Снова открыв глаза, он видит живого Мэдокса, которыйвыглядит нервным, усталым и делает себе инъекцию морфия двумя руками, потомучто на его обеих кистях нет больших пальцев.

«Как ему это удается?» – думает он.

Он узнает эти глаза, манеру облизывать губы языком, ясностьмысли, схватывающей все сказанное собеседником. Два старых глупца.

Караваджо замечает что-то розовое во рту англичанина, когдатот говорит. Десны. Наверное, такой же цвет светлого йода у наскальныхрисунков, обнаруженных в Увейнате. Еще надо многое узнать, вытянуть из этогонеподвижного тела на постели, которое не живет. Есть только рот, вена на руке,серые, как у волка, глаза. Все еще удивительна его стойкость, когда онрассказывает временами от первого лица, временами от третьего и до сих пор непризнался, что он – Алмаши.

– Кто это говорил, не вспомните ли: «Смерть означает,что вы уже в третьем лице»?

Целый день они продолжают делить между собой запасы морфия.Чтобы выудить из английского пациента все, Караваджо внимательно следит заходом его мысли. Когда обгоревший человек забывается или когда Караваджочувствует, что перестает улавливать связь между событиями – любовная история,смерть Мэдокса, – он берет из эмалированной банки шприц, отламывает головкустеклянной ампулы, надавливая костяшками пальцев, и заполняет его, чтобысделать новую инъекцию. Предупреждение Ханы о возможной передозиронкеигнорируется.

Каждая новая доза морфия открывает еще одну потайную дверь.Он либо возвращается к рисункам в пещере, либо ищет спрятанный в пустынесамолет, либо лежит с женщиной в комнате, обдуваемый вентилятором, и ее щекапокоится на его животе.

Караваджо берет книгу Геродота. Он переворачивает страницу ибудто всходит на бархан, чтобы увидеть Гильф-эль-Кебир, Увейнат, Джебель-Киссу.Когда Алмаши начинает говорить, он стоит рядом, стараясь выстроить события влогическую цепочку. А рассказ похож на дрожание стрелки компаса; слушателябросает то на восток, то на запад, словно в обмане песчаной бури. Миркочевников, наверное, и в самом деле весь выглядит так, как сомнительнаяистория.

* * *

На полу в Пещере Пловцов, после того как ее муж разбилаэроплан и погиб, он разрезал ее парашют, расстелил его и медленно помогопуститься на него ее телу. Ее лицо выражало боль от ран и ушибов. Он нежнопровел рукой по ее волосам – цела ли голова? Затем дотронулся до ее плеч иступней.

Здесь, в пещере, он не хотел терять ее красоту, ееизящество, ее хрупкие формы. Он знал, что уже хорошо понял ее сущность.

Она была из тех женщин, которые выражали себя с помощьюкосметики. Собираясь на вечеринку или запрыгивая в постель, она красила губы вкроваво-яркий цвет, а на веки накладывала алые мазки.

Он поднял голову, посмотрел на один из наскальных рисунков ирешил позаимствовать краски у них. Он покрасил ее лицо охрой, намазал голубымвокруг глаз, расчесал ее волосы своими пальцами, на которые собрал ярко-красныйпигмент по всей пещере. Потом перешел на тело. Колено, которое увидел в тотпервый день, когда она вылезала из самолета, стало шафрановым. Ее лобок.Цветные круги по ногам, так что она будет невосприимчива ко всему живому. УГеродота он читал о древних ритуалах, когда воины прославляли своихвозлюбленных в песнях, наскальных рисунках и красках, сохраняя их тем самым ввечности.