Очаровательный повеса - Элизабет Хойт

– Ты убиваешь меня, милая, отрезаешь по частям, но я умру счастливым, лежа под тобой, моя Эва.

Она отбросила заколки, волосы рассыпались по плечам, потом уперлась ладонями ему в грудь, как раз над сосками, и приподнялась. Скольжение мужского органа внутри тела оказалось удивительно приятным, а где-то глубоко внутри зарождалось что-то непонятное и наполняло ее ожиданием. Ощущение было таким сильным, что граничило с болью. Эва опустилась и опять приподнялась, закрыв глаза, чтобы острее чувствовать, испытывая радость и удовольствие.

И радость ее была не только физической. Одна лишь мысль, что это Аса внутри ее, что это он поднимает нетерпеливо бедра ей навстречу, побуждая двигаться быстрее, наполняла ее счастьем обладания. Это она, некрасивая простушка, вызвала в нем такие ощущения, заставила молить и подчинила себе. Чувство собственности было таким сильным, что теперь она ревновала его к каждой женщине, которая была до нее, в которую он входил, которая слышала его стоны.

Она открыла глаза. Сейчас он принадлежал только ей, и она не собиралась его ни с кем делить.

Эва откинула голову, принялась скользить вверх-вниз, но он хотел быстрее, и она пустилась вскачь. Пот стекал по ложбинке между грудями, но она этого не заметила, а вот Аса заметил, приподнялся и слизнул влагу.

Она что-то хрипло выкрикнула, задыхаясь, прижимая его голову к себе, а он поймал губами ее сосок и резко втянул в рот. Эва ощутила, что мир раскалывается на части и она вместе с ним. Из глубин ее существа вырвался крик, и Аса прижался к ней со всей силой, на какую оказался способен, а Эва почувствовала внутри тепло. В последний раз поднявшись и опустившись, приняв его как можно глубже в себя, она рухнула ему на грудь, не желая отпускать и мечтая, чтобы он оставался в ней всегда.

Поздно вечером Бриджит, высоко подняв свечу, как обычно, обходила комнаты Гермес-Хауса и, как всегда, по телу бежали мурашки.

Ей приходилось работать во многих домах, но только домоправительницей. Она сама находила себе место работы, выясняла достоинства и недостатки ведения хозяйства в доме, устраняла то, что было плохо и когда все было отлажено, как часовой механизм, переходила в другой дом. И неважно, какие это были дома: возможно требовавшие ремонта или вообще нежилые, стоявшие пустыми, где по коридорам гуляло эхо, – она все равно их приводила в порядок, чтобы владельцы помещения могли в любой момент вернуться.

Опыт у миссис Крамб был богатый, но ни в одном доме она не чувствовала такого холода, как в Гермес-Хаусе. Это было не просто отсутствие тепла: создавалось впечатление, что холод обосновался здесь навсегда. Сделать такой дом теплым и уютным было не под силу даже Бриджит. Благодаря ее стараниям в доме всегда царила безукоризненная чистота, все сверкало. Горничные вставали в пять часов, чистили каминные решетки и разводили огонь. Ливреи лакеев всегда были чистыми и аккуратными. И все равно придать ощущение уюта и комфорта дому, в котором его никогда не было, ей не удавалось.

Вздохнув, миссис Крамб развернулась, намереваясь идти обратно, и едва не взвизгнула, обнаружив прямо перед собой Элфа.

Негодник ухмылялся, и Бриджит очень захотелось влепить ему хорошую затрещину, чтобы дать понять, что ее не так-то легко обмануть даже самой умелой маскировкой, но она понимала, как важно скрыть свое истинное лицо из соображений безопасности, а потому ограничилась неодобрительным взглядом.

– Чего тебе?

– Привез письмо, – жизнерадостно сообщил Элф и помахал клочком бумаги.

Бриджит удивилась: мисс Динвуди отправила брату письмо только накануне, – хотя, возможно, это не ответ, а какая-то записка.

– Тогда отнеси это мисс Динвуди.

Элф остановился и оглядел темный коридор.

– Уже поздновато, вы не находите?

– Пусть так, но мисс Динвуди должна получить это послание как можно раньше.

Элф пожал плечами.

– Хорошо, как скажете.

Он ушел, громко топая по ступенькам. Бриджит проводила его взглядом, открыла дверь в спальню герцога, остановилась перед портретом Монтгомери и подняла свечу повыше, чтобы получше рассмотреть.

Она не знала почему, но этот портрет, на котором герцог был изображен почти полностью обнаженным, больше, по ее мнению, соответствовал личности хозяина дома, чем тот, что на лестнице, где он был в шелках, мехах и бархате. Создавалось впечатление, что, лишенный атрибутов богатства и титула, он обнажил свою звериную сущность.

На картине он лежал развалившись, весело глядя на мир дьявольскими голубыми глазами, с золотистыми волосами, рассыпавшимися по плечам. Его откровенно вызывающий взгляд словно говорил: «Вот он я, голый, весь на виду, лежу перед вами, но именно я здесь правлю балом, а не вы…»

Надменность его наготы усиливала впечатление могущества.

Бриджит, наклонив голову, долго разглядывала обнаженную красоту герцога, а потом прошептала:

– Интересно, что же ты задумал?

Глава 17

В полдень Эрик остановился, сел на поваленное бревно и достал сверток с хлебом и сыром.

«Полагаю, ты не против перекусить?»

«Если тебе не жалко», – скромно ответила Дав.

Эрик что-то буркнул и отдал ей половину своего завтрака. Дав показалось, что ничего вкуснее она в жизни не ела. Потом они продолжили свой путь и, в конце концов, подошли к полуразрушенной хижине. Эрик остановился и помрачнел.

«Ничего не говори. Просто пойдем…»

Эва лежала на груди Асы, все еще ощущая его внутри и понемногу приходя в себя. Под ее щекой гулко билось его сердце, горячее дыхание шевелило влажные волосы.

Прежде чем он выскользнул из ее тела, Эва подумала, что он излил в нее свое семя, а значит, возможно, в ней зародилась жизнь.

Ей следовало бы испугаться, а она почему-то почувствовала радость. Вот бы он действительно подарил ей ребенка! Тогда у нее останется память о нем, когда они расстанутся. Она – дочь одного из самых могущественных аристократов Англии, хоть и незаконнорожденная. Ей нечего опасаться за свою репутацию, поскольку таковой у бастардов попросту нет.

Как же она страдала от одиночества! Теперь она могла себе в этом признаться. Ей нужно что-то еще – или кто-то, – кроме приблудной собаки, птицы в клетке и трех слуг.

Эва с нежностью рассматривала лицо мужчины, который подарил ей незабываемые ощущения. Его густые длинные ресницы отбрасывали тени на щеки, и выглядел он очень усталым, что неудивительно: он много работал, постоянно тревожился о своем детище.

У него ведь тоже никого не было, вдруг подумалось ей. А нужен ли ему кто-то? Если да, то он хорошо скрывает свои потребности под заявлениями, что парк для него главное в жизни. Быть