Прекрасная монашка - Барбара Картленд

После ухода королевы празднество закончилось, и последние влюбленные, с трудом отрываясь друг от друга, отправились в Париж. Пламя, пылавшее вокруг храма любви, постепенно угасало, из костра с шипением и искрами в темноту стали разлетаться угольки.

Его светлость, леди Изабелла и Хьюго вновь приступили к розыскам пропавшей девушки. Поскольку двигались они медленно, обход сада отнял у них около часа.

Сад занимал большую территорию, а они решили осмотреть каждый уголок, каким бы заброшенным он ни казался, пусть даже совсем не походил на место, где можно было бы укрыться; и когда они в конце концов закончили свои поиски, то обнаружили, что остались совершенно одни.

Храм любви больше не вырисовывался темным силуэтом на фоне пламени, почти все тлевшие угольки к тому времени угасли. На востоке первые бледные лучи занимавшейся зари уже золотили верхушки деревьев. Лицо Изабеллы было бледным, а глаза — полными слез. Она тихо заплакала.

— Себастьян, она пропала, — проговорила Изабелла. — Теперь уже нет никакого сомнения, что Аме пропала.

— Да, теперь сомневаться уже не приходится, — согласился герцог, — но я найду ее. Я отыщу ее даже в том случае, если для этого потребуется уничтожить ее похитителей.

Аме почувствовала, что лошади тянут экипаж, в котором она находилась, вверх по крутому холму, а затем послышалась громкая команда, и карета остановилась.

Сначала девушка пыталась выбраться из душащего ее плаща, в который она была плотно завернута и рукавами которого связана, но вместо этого еще больше запуталась в нем, да так, что из-за сильной боли решила вообще не двигаться.

Аме ничего не могла видеть, ей трудно было дышать, плащом обмотали голову и плечи, а затем крепко связали в тот момент, когда она стояла в нерешительности в самом дальнем конце сада, удивляясь герцогу, которому потребовалось вызывать ее сюда.

Девушке пришлось настолько быстро идти рядом с тем человеком, который уводил ее прочь от гуляющих на лужайке гостей, что у нее не было даже секунды на то, чтобы расспросить его. Кроме того, сердце у нее рвалось из груди от нетерпения, неизвестности и тревоги.

— Мадемуазель, произошел несчастный случай, — прошептал ей на ухо этот господин, когда она наблюдала за королевой, беседовавшей с людьми, которые подбрасывали хворост для поддержания пламени во рвах за храмом любви.

— Несчастный случай?

Аме непроизвольно прижала руки к груди.

— Его светлость, герцог Мелинкортский, распорядился, чтобы вы незамедлительно отправились со мной, — проговорил незнакомец.

Несколько мгновений Аме колебалась, решая, не лучше ли будет сначала спросить разрешения у королевы, но потом, видя, что Ее Величество очень занята, девушка без задержки решила присоединиться к учтивому незнакомцу. Она едва-едва рассмотрела его, пока тот спешно вел ее сквозь заросли и кусты, которые окаймляли лужайки имения.

Позже, поразмыслив, она пришла к выводу, что незнакомец, пожалуй, был молод, но у него было такое неинтересное, с невыразительными чертами лицо, которое обычно бывает очень трудно вспомнить, да и люди вокруг очень часто похожи. Кроме того, было уже слишком темно и разглядеть не представлялось возможным.

Тропинка, по которой они пробирались, извилисто пролегала сквозь густые заросли деревьев, и поэтому после освещенного ухоженного сада здесь было очень трудно идти.

Пока они шли, Аме не покидало чувство тревоги; она все время пыталась успокоить себя мыслью, что герцог никак не мог пострадать и даже быть хоть как-то причастным к этому происшествию, в противном случае он не имел бы возможности послать за ней. Скорее всего, что-то, должно быть, случилось с леди Изабеллой, а может быть, с Хьюго. Но с кем бы из них ни случилось это несчастье, сердце девушки терзала боль от мысли, что именно в эту минуту они могут страдать.

Что же все-таки могло случиться? Из-за спешки Аме было трудно найти какое-либо объяснение; единственным желанием девушки в эту минуту было как можно быстрее добраться до герцога и узнать, чем бы она могла помочь. Потом, когда чаща немного поредела, она увидела проселочную дорогу, петлявшую между деревьями, но достаточно широкую, чтобы по ней могла проехать карета, а на ней темную, захудалого вида колымагу, в которую была запряжена пара изможденных и, по-видимому, голодных лошадей. И тут, в первый раз с тех пор, как они с незнакомцем удалились от гостей в саду, у Аме зародилось подозрение.

Произошла какая-то ошибка. Эта повозка никоим образом не могла иметь какого-либо отношения к герцогу Мелинкортскому. В этот момент на нее набросили плащ, жестокий удар сбил Аме с ног. Она боролась из последних сил, старалась кричать, но у нее вдруг пропал голос; а буквально через мгновение девушка почувствовала, как ее подняли чьи-то сильные руки и грубо бросили на сиденье кареты. Тот незнакомец, который привел ее сюда из сада, заговорил вновь.

— Инструкции ваши передали, — сказал он кому-то тихим голосом, а затем послышался щелчок хлыста, и Аме почувствовала, как карета покатила по дороге.

Охваченная паникой, девушка пыталась освободиться, в результате чего силы ее истощились, а целая серия ударов, которые последовали затем, привели к тому, что она оказалась на полу этого экипажа. Аме лежала там, часто и глубоко дыша, полная отчаяния не столько от сознания собственной беспомощности, сколько от понимания того факта, что она — пленница. Даже теперь она едва могла бы поверить в то, что это было делом рук кардинала. Невозможно было прожить почти восемнадцать лет в монастыре де ла Круа и не почерпнуть какие-либо сведения о церкви и методах ее работы. Там могли твориться всяческие беззакония, отдельные лица страдали от несправедливости, чувствовали свое бесправие и жаловались на притеснения, но тем не менее церковь, как целое, всегда оставалась святой обителью для тех, кого угнетали, прибежищем для всех, кто страдал и нуждался.

За столько лет, в течение которых девушка взрослела в монастыре рядом с другими сестрами-монахинями, для нее было невозможным не поверить в их доброту, самоотверженность и, превыше всего, в их чувство собственного достоинства. Мать-настоятельница временами могла быть очень властной, но она всегда оставалась дамой в полном смысле этого слова и знатной аристократкой. И когда послушницы и монахини преклоняли перед ней колена в ожидании благословения, когда случайно встречались с ней в коридорах монастыря или ждали от нее каких-либо распоряжений, они всегда ощущали чуткость и благородство ее души.

Невозможно было даже в мыслях допустить, поверить на мгновение в то, что мать-настоятельница могла бы согласиться на разбой подобного рода. Трудно было допустить, что кардинал, пусть даже он сейчас безоговорочно верит графу Калиостро и потерял собственное мнение, перестал правильно ориентироваться, опустился бы до того, чтобы использовать такие примитивные методы, как насильственное похищение, чтобы обеспечить ее возвращение в монастырь.

Кроме того, в такой грубости не было ни малейшей необходимости. Ведь его преосвященству было достаточно послать своих священников, и, стоило тем хоть слово сказать, Аме безропотно последовала бы за ними.