Повседневная жизнь России в заседаниях мирового суда и ревтрибунала. 1860–1920-е годы - Михаил Иванович Вострышев

— Вас обвиняет Алексей Васильев Ермолаев в нанесении ему побоев и оскорблении на словах. Признаете себя виновным или нет?

— Какая же с моей стороны вина, коли он сам меня бил, что твой художник по драке — англичанин. Небось, скула и сейчас от его кулака мозжит.

Ермолаев настаивает на обвинении и рассказывает, как было дело.

— Дело было вечером. Собралися ко мне гости. Понятно дело, выпили. О том о сем разговаривали. А потом все вдохновились. Песни так каждому в глотку сами и лезут. Хотели было гаркнуть хоровую, а этот вот Кот возьми и начни стучать в стену.

— Ну и что же?

— Ничего больше. Значит, фантазию всю мою испортил.

В свое оправдание Кот то же событие передал в следующем виде:

— Все, что они говорят, это неправда. Фантазия у них не испортилась, орали во всю глотку, что иерихонские трубы. Стены дрожали. Думаю себе: сократить их нужно. Взял, по совести говоря, да загромыхал к ним в стенку.

— Ну и что же было дальше? — спрашивает судья.

— Чему же быть? Известное дело, камедь и больше ничего.

— Какая же камедь?

— Самая обыкновенная. Как они разорались очинно сильно, я и постучись к ним в стенку, а они — ко мне. И пошла у нас музыка — просто стена трещала. Думаю себе: чего в стену напрасно бить?.. В зубы — и разговору конец! Вошел я к ним в комнату и говорю: пожалуйтека, соседушка, на пару слов. Не успел он глазом моргнуть, как я ему сделал под глазами форменное освещение. Ну уж за то и он меня не уважил. Избил — я те дам!

Факт нанесения взаимных побоев был подтвержден всеми свидетелями. Но Ермолаев не признал себя виновным.

— Подрались мы, — сказал он, — это точно. А вот насчет фантазии, что вы скажете, господин судья? Испортил он мне ее или нет? По-моему, за это ему и Сибири мало, а не то, чтобы избить. Я был в песенном расположении, и вдруг…

— Ну чего вдруг? — перебил Кот. — По зубам дал — не ори, как зарезанный. А то какая-то там фантазия.

Мир между сторонами не состоялся. Мировой судья приговорил каждого из обоих соседей к пяти дням ареста.

Прыщ на носу

Никифору Грешечкину 65 лет, а супруге его Марии — 60. Жили муж с женой в мире и согласии, вырастили четырнадцать детей, а в нынешнем году разругались. Причина — прыщ, выскочивший на носу супруга.

— Что это такое у вас, Никифор Васильевич? — спросила супруга.

— Веред.

— Ага, понимаю. Не хочу больше с тобою жить!

— Да ты что, жена?

— Сказала: не могу! Деньги на прожительство изволь мне платить.

Как Грешечкин ни уговаривал свою жену, она осталась непреклонной и переехала на другую квартиру. Помимо того, она обратилась в начале июля 1892 года к мировому судье Сущевского участка Москвы с просьбой обязать мужа выдавать ей вспомоществование.

— За что же? — обратился с вопросом судья к истице.

— Помилуйте, я живу на отдельной квартире от мужа, и он, значит, по закону обязан платить мне деньги.

— Почему же вы не живете с мужем?

— Не могу! Как, значит, вскочил на его носу прыщ — больше не могу! Веред, он говорит. А что это значит? Неверность!

— Вы давно замужем?

— Да лет сорок.

— И вы ревнуете?

— А как же! Недаром у него на носу был прыщ.

— И только?

— Чего больше. Как появился этот прыщ, у меня сразу вышло сомнение: отчего он? Думаю, дело неладно обстоит. А ведь я — жена.

— Я сорок лет был верен своим супружеским обязанностям, — заговорил муж, — четырнадцать человек детей вырастил вместе с ней. И вдруг такая глупость…

— А? Хороша глупость: прыщ-с. Ты не говори лучше!

— Вот баба, так баба. Одной ногой в гробу стоит, а глазами все ищет любви да верности. Не смешно ли, ваше благородие?

— Верно.

Грешечкина возмутилась:

— Я вижу, вы все, мужчины, женских чувств и скорбей не понимаете. У-у, ироды!

Публика хохочет.

Дело кончается миром. Грешечкин взял на себя обязанность выдавать жене вспомоществование, сколько она пожелает.

— А меня не возьмешь к себе? — вдруг спросила она.

— Зачем же, когда ты мною недовольна.

— Ну так и есть! Значит, не зря на твоем носу прыщ был.

Синяя холера

Полюбил Григорий Семенович Марью Никитичну, а она его нет. Страдания и ухаживания довели Григория Семеновича до мирового судьи. Так, по крайней мере, он сам о себе говорил на суде 13 июля 1892 года.

Дело в том, что года три тому назад Григорий Семенович встретил случайно Марью Никитичну и сразу воспылал к ней непобедимой страстью.

Обнял…

— Нахал, что вы делаете! — было ему ответом со стороны возмущенной девушки.

— Люблю вас, и больше ничего.

Звонкая оплеуха.

— Что вы?

— Ничего. Получайте, что следует.

С этого началось. Дальнейшее только обострило отношения. Оскорбления были со стороны возлюбленной постоянными и жестокими. Ни нежные взгляды, ни сладкие слова не действовали на неумолимую Марью Никитичну. Тогда Григорий Семенович оскорбился и изругал жестокую.

Марья Никитична несказанно обиделась и принесла жалобу мировому судье Мещанского участка Москвы. Во время разбирательства она очень жаловалась на своего обидчика.

— Чем же он вас оскорбил? — спрашивает судья.

— Помилуйте, обнимает и целует меня без всякого повода. А главное, в последний раз назвал меня «синей холерой». А разве я синяя?.. Накажите его за срам и клевету.

Мировой судья, принимая во внимание систематичность оскорблений со стороны Семенова, признал его виновным и приговорил к 10 дням ареста.

Холерные бациллы

В июле 1892 года до Рогожской слободы дошел слух о появившейся в Москве холере. Местный обыватель Матвей Ефимович Беляев этими слухами ужасно встревожился и по-своему начал принимать предохранительные меры. Первое, что он сделал, это учредил в своем доме строгую диету: ни сырой воды, ни ягод иметь не дозволялось.

И сам Матвей Ефимович держался тех же правил. Если и позволял себе ходить иногда в трактир, то исключительно с целью поразвлечься и попить чайку.

Однажды он сидел в трактире Копытина.

— Да-с! — неожиданно громко проговорил Матвей Ефимович. — Тщета во всем человеческая!

— Что это с вами, Матвей Ефимович? — обратились к нему знакомые с соседнего стола.

— Ничего-с. Я думаю все об этой самой холере. Сидишь, к примеру сказать, хотя бы в этом самом трактире, думаешь разные житейские думы. А тут вдруг тебя холера хватит — и шабаш всему!

— Ишь как сразу захолерился. А ты лучше меньше думай да побольше