Философия освобождения - Филипп Майнлендер

которые теперь подошли к ним так близко. (Эриннии – лишь персонифицированные муки совести, Парсены – лишь визуализация жизненного пути человека). Но именно эта робость перед таинственной силой омрачила суждение греков о ней. Они представляли судьбу не как движение мира, приводящее к какому-то результату, а как властвующую над ним жесткую судьбу, которую вообще невозможно постичь.

Поскольку, во-первых, естественная религия в таком виде была неспособна к развитию и, во-вторых, была неприкосновенна, так как составляла одну из основ государства, а с другой стороны, развивающийся интеллект испытывал потребность проникнуть в отношения человека ко всей природе, наряду с религией возникла философия.

В нашу задачу не входит рассмотрение многочисленных греческих философских систем.

Достаточно кратко рассмотреть некоторые из них.

Гераклит, который, по моему мнению, является самым значительным философом античности, имел очень четкое представление о контексте природы. Он был осторожен, чтобы не ударить правду в лицо и не размыть реальные личности в угоду мечтательному единству, и учил, что все находится в потоке становления, что оно имеет непрерывное движение. Но поскольку он видел, как жизнь вновь и вновь возникала там, где была смерть, он был введен в заблуждение, считая движение целого бесцельным. Он построил бесконечную цепь со звеньями бытия-небытия и небытия-небытия, или, скорее, непрерывный цикл. Через аннулирование детерминации, детерминация всегда устанавливается вновь, и путь вверх (растворение индивидуальности) немедленно становится путем вниз (формирование новой индивидуальности).

С другой стороны, Гераклит не заблуждался относительно ценности жизни, и поэтому он учил, что для человека нет большего счастья, чем яростно отдаться этому

бесконечному становлению, всеобщему, и нет большей боли, чем уйти в частности, в собственное бытие-для-себя, сопротивляться упразднению конкретного бытия, «откармливать себя как скот и определять наше истинное благо в зависимости от желудка и частей тела, самого презренного в нас».

Он требовал, чтобы человек включил себя в движение целого, полностью отдавшись общему, хотя и бесконечному процессу, то есть чтобы он превратил природный эгоизм в очищенный эгоизм и действовал нравственно.

Его учение – высокое и чистое, но оно страдает от бесконечного становления. Как и Гераклит, Платон учил о бесконечном цикле.

Он представлял себе мир как композицию образов идей, живущих за миром, в вечном покое, безболезненно и блаженно. Душа человека происходит из этого чистого мира идей, но не может вернуться в него навсегда. Если душа покидает тело, в связи с которым она может вести только нечистую жизнь, она входит в состояние безмятежного блаженства, если она не предавалась чувственности, а практиковала добродетели мудрости, стойкости, умеренности и справедливости; в противном случае она должна скитаться в других телах, пока не восстановит свою первоначальную чистоту и не сможет таким образом приобщиться к воображаемому состоянию. Но психика не может оставаться в этом состоянии; через некоторое время, через тысячу лет (De Rep. X.), она должна снова выбрать земной жребий. Затем цикл начинается заново.

В одном только допущении божественной чистой души, которая скована предосудительным чувственным желанием, кроется осуждение человеческой жизни.

Если оставить в стороне этот цикл, Гераклит и Платон своими учениями бросили в мир мотивы, которые должны были пробудить во многих сердцах стремление к более чистому состоянию и отвращение к жизни, полной несправедливости и разнузданности. Таким образом, они облагораживали ум и в то же время стимулировали жажду знаний, что является великим благом, поскольку отвлекает человека от обыденности этого презренного мира.

Я упоминаю Аристотеля только потому, что он первым обратился к индивидуальному в природе и тем самым заложил основы естественных наук, без которых философия никогда бы не вышла из мистического и не смогла бы развиться в чистое знание.

Я также должен упомянуть Геродота, отца истории, поскольку история так же необходима для философии, как и естественные науки. Последние расширяют знания о динамических взаимосвязях мира, но могут лишь неопределенно указывать на конец развития, от которого все зависит. Обзор прошлой жизни человечества, с другой стороны, приводит к самым важным выводам; ведь история подтверждает то, что всегда остается субъективным опытом и поэтому всегда может быть подвергнуто сомнению (то есть судьбу, вытекающую из ясно осознаваемой индивидуальной судьбы). Истина о том, что все имеет определенную цель, вытекающую из четко осознаваемой индивидуальной судьбы, подтверждается судьбой человечества таким образом, что никто не может в этом сомневаться: великое приобретение.

17.

Поэтому если в области науки греческий гений смог породить только философию, естественные науки и историю, которые были отделены от религии и которые, как младенцы, должны были быть переданы на воспитание последующим поколениям, то в области искусства он достиг наивысшего.

Как природа страны была причиной того, что индивидуальность грека смогла развиться в свободную личность, так и природа развила чувство красоты, необходимое для искусства, и позволила ему быстро созреть до совершенства. Она формировала глаз: великолепие моря, сияние неба, явления прозрачного воздуха, форму берегов и островов, линии гор, богатую флору, светящуюся красоту человеческих фигур, грацию их движений; она формировала слух: благозвучие языка. Земля красоты в вещах была щедро усыпана славной землей. Куда бы ни смотрел глаз, он видел гармоничные движения. Какая магия заключалась в движении отдельных людей в борьбе и фехтовании, в движении масс в праздничных шествиях! Как сильно отличалась жизнь людей от жизни восточных народов. Здесь строгая торжественность и тревожная сдержанность, даже, если хотите, жесткость, порожденная зажатостью, строгий церемониал, глубокая серьезность – там умеренная несдержанность, любовь к жизни под рукой

милостей, простое достоинство, чередующееся с очаровательной жизнерадостностью.

Когда творческий инстинкт пробудился в душах бессмертных художников и поэтов; когда песни Гомера вдохновляли на смелые поступки, а драмы Софокла показывали силу судьбы и внутреннее существо человека духу, ставшему объективным; когда нежная ионийская музыка сопровождала пламенные гимны Пиндара; когда мраморные храмы сияли вдали и сами боги спускались в преображенных человеческих телах.

Когда мраморные храмы сияли вдалеке и сами боги спускались в преображенных человеческих телах, чтобы принять свою обитель среди восторженных людей, тогда только то, что жило в каждом, выходило наружу, тогда только то, что наполняло всех, сгущалось в отдельных людях. Как за одну ночь, распустились бутоны, и цветы формально-красивого раскрылись в нетленном великолепии и славе.

Отныне греки, а через них и все человечество, имели образный закон наряду с понятийным. В то время как первый вторгается в человека с цепями и мечом, бросает на землю и затыкает рот индивидуальности, которая дерзко восстает против принуждения, второй подходит с дружелюбным видом, ласкает дикого зверя в нас и, пользуясь нашим невыразимым комфортом, связывает нас нестираемыми венками из цветов. Оно накладывает на нас эстетическую мерку и тем самым заставляет нас испытывать отвращение к излишествам и грубости, к которым раньше мы относились равнодушно, а то и с восторгом.

Таким образом, искусство ослабляет волю прямо, но косвенно, как я показал в «Эстетике», пробуждая в человеке, после краткого опьянения чистой радостью, стремление к блаженному спокойствию и направляя его к науке для постоянного удовлетворения этого стремления. Это толкает его в сферу морали. Здесь он связывает себя через знание, без стеснения закона.

Более того, через драматическую поэзию она позволяет человеку заглянуть внутрь себя, на неумолимую судьбу, и просвещает его о несчастной сущности, которая действует и борется во всем сущем.

18.

Когда Александр Македонский подчинил себе Грецию, он появился на Востоке как победоносный завоеватель и перенес эллинскую культуру в империи с деспотическими конституциями: в Египет, Персию и Индию. Произошло великое слияние ориентализма и эллинизма; жесткие формулы, удушающий церемониал были прорваны, и в закрытые, мрачные страны хлынул чистый глоток свежего воздуха. С другой стороны, восточная мудрость хлынула в Запад более обильно, чем прежде, и оплодотворила духов.

Наряду с духовным процессом оплодотворения шел физический процесс слияния. И то, и другое соответствовало конкретным намерениям героя-юноши. Сам он женился на дочери персидского царя, и в Сузах 10 000 македонцев были женаты на персиянках.

Несмотря на то, что основанная