Капитан гренадерской роты - Всеволод Соловьев

Через четверть часа сани были готовы. Цесаревна сверх маленькой шубки надела кирасу и отправилась в казармы Преображенского полка с Воронцовым, Лестоком и Шварцем.

Гренадерская рота была уже в сборе, когда подъехала цесаревна.

— Ребята! — громким, звучным голосом обратилась она к солдатам, выходя из саней. — Вы знаете, чья я дочь. Ступайте за мною!

— Матушка! — закричали в ответ солдаты и офицеры. — Мы готовы! Мы их всех перебьем, ни один от нас не увернется! Всем им смерть, негодным!

Елизавета вздрогнула.

— Если вы так будете поступать, то я не пойду с вами, — сказала она.

Тогда гренадеры стихли, а она приказала им разломать барабаны, чтобы не было возможности произвести тревогу, потом взяла крест и стала на колени.

Все последовали ее примеру. Несколько минут продолжалась торжественная тишина.

— Клянусь умереть за вас! — среди тишины, наконец, раздался голос цесаревны. — А вы клянетесь ли умереть за меня?

— Клянемся! — разом загудела толпа. — Клянемся умереть все от первого до последнего!

— Так пойдем! — продолжала Елизавета, поднимаясь с колен. — Пойдем и будем думать только о том, чтобы сделать наше отечество счастливым во что бы то ни стало.

Она вернулась к своим саням, села в них и тихо тронулась, окруженная гренадерами, по направлению к Зимнему дворцу.

Воронцов, Лесток и Шварц следовали за нею.

Воронцов объявил гренадерам о том, как нужно действовать. Арестовать брауншвейгскую фамилию — мало, следует одновременно с этим произвести аресты и людей, особенно приверженных теперешнему правительству.

Гренадеры, конечно, согласились с этим и немедленно был отправлен отряд арестовать Миниха в его доме.

Вышли на Невскую прешпективную улицу; тишина была полная, ничего не видно.

Шествие подвигалось медленно.

По дороге арестовали графа Головкина и барона Менгдена. Затем отрядили двадцать гренадер для ареста Левенвольда и Лопухина и тридцать гренадер послали к дому Остермана.

Вот уже и Мойка близко, близка конечная цель, но мало ли еще какие могут быть опасности и препятствия. Правда, до сих пор никого не встретили, но кто знает, быть может, шпионы подсмотрели и донесли во дворец; а если и нет еще, то все же надо подвигаться как можно тише, чтобы не слышно было никакого шума.

— Матушка, государыня! — тихо заговорили гренадеры Елизавете. — Так, ведь, не скоро дойдем, надо бы торопиться, да и шум от коней велик; выйди из санок!

Елизавета покорно исполнила это требование, прошла несколько шагов, но не могла поспевать за солдатами; к тому же кираса была тяжела. А гренадеры все повторяли: «матушка, надо торопиться!»

Цесаревна ускоряла шаги, но все же ненадолго, она начинала просто задыхаться.

Видя это, гренадеры сомкнулись вокруг нее и подняли ее на руки.

Таким образом шествие приблизилось к Зимнему дворцу.

— Ну, что ж; теперь надо занимать караульню? — сказали офицеры.

— Да, — отвечала Елизавета, которую гренадеры осторожно поставили на землю, — да, но только Боже избави вас произвести какое-нибудь насилие! Помните, в чем вы поклялись мне: не должно быть пролито ни одной капли крови; я сама пойду с вами.

И она, окруженная солдатами, направилась в караульню. Там никто не был предуведомлен, и караульные спросонок решительно не понимали, что такое делается. Сначала они было повскакали и схватились за оружие, но, увидя цесаревну, остановились.

— Не бойтесь, друзья мои! — сказала она им. — Хотите ли вы служить мне, как служили отцу моему и вашему Петру Великому? Самим вам известно, каких я натерпелась нужд и теперь терплю, и народ весь терпит от иноземцев. Освободимся от наших мучителей!

— Давно мы дожидаемся этого, государыня-матушка, что велишь, все то сделаем! — отвечали почти все.

Но четыре офицера стояли молча и переглядывались.

— Как же это так? — проговорил, наконец, один из них. — Ведь, мы присягали императору Иоанну III, как же это? Не ладно что-то!

— Арестуйте их! — шепнула Елизавета гренадерам. — Только смотрите, осторожней.

Гренадеры кинулись к офицерам, троих из них сейчас же связали, те не стали и сопротивляться.

Но один офицер ударил подступившего к нему гренадера и схватился за оружие. Гренадер в свою очередь поднял ружье и направил штык на офицера.

— Остановись! — крикнула Елизавета. Гренадер ничего не слышал. Еще мгновение и он пронзил бы штыком офицера. Цесаревна кинулась к нему и схватила ружье.

Между тем, упрямого офицера успели связать и зажали ему рот платком.

Поступок Елизаветы произвел сильное впечатление: кругом раздались восторженные возгласы. Она приказала занять все выходы и вошла во дворец, где караульные молча пропустили ее и гренадер. Только один унтер-офицер крикнул и вздумал было защищаться, но его сейчас же схватили и снесли вниз в караульню.

Елизавета была у цели: все опасные люди, конечно, уже теперь арестованы; дворец в ее руках. У каждой выходной двери солдаты, которые никого не выпустят.

Она велела нескольким офицерам и солдатам пройти в аппартаменты принца Антона, а сама направилась к спальне правительницы.

Вот эта спальня; еще так недавно цесаревна входила в нее при совершенно других обстоятельствах. Еще так недавно в этой спальне она наклонялась над колыбелью новорожденной дочери Анны Леопольдовны, целовала девочку.

Ей припомнился и крошечный, ни в чем неповинный сын Анны Леопольдовны, на которого она теперь поднимала руку. Ее сердце сжалось от жалости.

«Боже мой, чем же они виноваты, эти дети? Зачем мне суждено быть палачом их? Что делать теперь с ними? Судьба их не может быть светлою, как ни жалей, как ни люби их, они вечно будут моими врагами, и я всегда, из чувства самосохранения, должна буду укрощать порывы своего сердца, должна буду сама подготовлять им тяжелое будущее».

Вспомнилась ей и Анна Леопольдовна, но не такая, какою видела ее она в эти последние дни. Ведь, прежде, еще при покойной императрице, они иногда очень дружелюбно сходились. Не мало приятных часов провели вместе, не раз Анна Леопольдовна оказывала ей кое-какие дружеские услуги и всегда относилась к ней с добротою. Да она, ведь, и не зла. Она и теперь сама по себе не враг ей и все, в чем виновата перед нею, происходит тоже от обстоятельств. Не будь этих ужасных обстоятельств, они, может быть, мирно и дружно прожили бы всю жизнь, без всякой вражды и ненависти.

Ужасно! Вот и теперь, окруженная солдатами, войдет она в ее спальню, разбудит, перепугает. Бедная Анна Леопольдовна заболеть может с испуга, она такая слабая!

Была минута, когда снова прежняя робость стала одолевать цесаревну, была минута, когда она чуть было даже не раскаялась в том, что сделала, когда ей инстинктивно захотелось вдруг убежать отсюда, убежать как можно дальше и запереться где-нибудь в далекой, тихой келье, отказаться от всего мира, только бы не брать невольного греха на душу, только бы не быть предметом ненависти и проклятий.