Хтонь. Человек с чужим лицом - Руслан Ерофеев

— Не могу знать, господин граф! — испуганно отвечал лекарь.

— Ну, так я тебе скажу! — вскричал Аракчеев. — Оттого, что ты дурак и мизерабль![51]

Эскулапа словно ветром сдуло. А граф нервно подергал за сонетку[52] и приказал моментально выросшему в дверях камердинеру позвать секретаря. Принялся готовить секретный доклад государю. Сведения о раскрытом им заговоре дворян и офицеров обещали иметь эффект разорвавшейся шрапнели. Списки заговорщиков — членов тайных масонских обществ — и все секретные нити заговора были у него в руках.

В полдень прискакал взмыленный курьер из Грузина со страшной вестью: Настасья Федоровна тяжело больна! Истинную правду Аракчееву никто сказать не отважился. Граф тотчас же велел заложить коляску и помчался в имение, забыв в стакане на кофейном столике свои «зубы Ватерлоо». С ним поехали доктор Даллер и полковник фон Фрикен. Оба уже знали, что произошло на самом деле, но, разумеется, предпочитали помалкивать.

Не доезжая двух верст до Грузина, им повстречался перепуганный офицер. По странному стечению обстоятельств он носил фамилию Кафка. Он поведал графу историю, абсурднее и страшнее которой не смог придумать спустя век его знаменитый однофамилец.

— Всюду мертвяки валяются, а у Настасьи Федоровны голова висит на одной только кожице! — заключил Кафка свой страшный рассказ, сделавший бы честь мрачному гению его тезки.

Аракчеев не сразу уразумел смысл сказанного. А когда наконец осознал страшную истину, завыл, бросился из коляски наземь, катался по жухлой осенней траве, выдирая ее с корнем. Потом принялся рвать на себе волосы и голосить дурным голосом:

— Убили, убили ее! Так убейте же и меня, зарежьте скорее!

Его с превеликим трудом удалось угомонить и усадить обратно в коляску.

Обезображенный и порядком обгоревший труп Настасьи покоился на большом дубовом столе в главной зале барской усадьбы. Увидев его, Аракчеев вновь пришел в неистовство. Он носился по комнатам, разрывая на себе мундир, затем выскочил во двор, где кричал, скаля беззубые десны:

— Режьте меня, режьте! Все у меня отняли, все!

Когда тело, похожее на спущенный матрац — настолько в нем было нарушено расположение внутренних органов и скелета, — предали земле, граф требовал, чтобы его похоронили вместе с Минкиной в той же могиле. Когда его все же удалось оттащить и слегка успокоить, он повязал в знак траура голову окровавленной тряпицей, снятой с тела погибшей возлюбленной, и принялся за дознание. Разумеется, столь рьяно, что мясо летело из-под плетей кусками, а крепостные мёрли десятками.

Однако дознание вскрыло совсем не то, что ожидал и чего жаждал всесильный временщик. Вместо разветвленного заговора, сродни тому, каковой он обнаружил в среде дворян и офицеров, Аракчеев отыскал измену там, где он чаял увидеть ее менее всего. Разбирая вещи покойной Минкиной и выслушивая показания пугливой дворни о ее делах и повадках, он понемногу стал осознавать, с кем или с чем пришлось ему иметь дело. Черные колдовские книги, сомнительные снадобья и засушенные части тел младенцев красноречиво свидетельствовали о том, что без колдовства дело не обошлось. Морок понемногу начал спадать, и граф наконец ужаснулся открывшейся пред ним страшной правде. В один из дней он собрал все, что осталось от личных вещей колдуньи, и спалил все эти богомерзкие предметы в рощице за усадьбой, особенно пристальное внимание уделив тому, чтоб огонь дотла уничтожил листочки с каббалистическими знаками, пентаграммами, непонятными чертежами и символами, в которые было многожды аккуратно вписано его, Алексея Андреевича Аракчеева, имя. Лишь одну вещь он не догадался уничтожить вкупе с остальными, и в этом была его глубочайшая ошибка.

Искусно заметя следы, граф споро свернул дознание и постарался замять жуткую историю, в которой ему волею случая пришлось сыграть одну из главных ролей.

— Мир еще не готов узнать столь фантастическую правду, — любил повторять он фразу, ставшую для него в последующие годы жизни чем-то вроде заклинания, коим он уберегал себя от полного помешательства.

Вскоре следствием в лице Аракчеева была выработана «официальная версия» произошедшего в имении Грузино в ночь на 10 сентября 1825 года от рождества Христова — предельно простая и даже по-казенному скучноватая. Согласно ей, брат замученной Настасьей девицы (на покойника можно свалить все) взял-де нож и подстерег Минкину ночью, схватив ее за волосы и перерезав горло. Остальное — и истинные подробности убийства ведьмы, и битва дворни с ожившими мертвецами, и последующий пожар в импровизированном склепе — было старательно предано забвению. Благо огонь уничтожил многие следы ночной бойни.

А вскоре графу Аракчееву и вовсе стало не до расследований: 19 ноября 1825 года в Таганроге скончался его благодетель, император Александр Первый Благословенный. Но это было еще полбеды. А беда стряслась менее чем через месяц, 14 декабря, когда на Сенатской площади Северной столицы произошла попытка государственного переворота. Молодые аристократы, офицеры гвардии и флота, чуть было не изменили государственный строй на богомерзкий конституционный. Аракчеев, погруженный в собственные дела, заговор тех, кого стали называть «декабристами», попросту прозевал. Большая часть армии, созданной им, военным министром, главным начальником Императорской канцелярии и военных поселений, осталась верна престолу и вере, кроваво подавив мятеж. Но новый государь Николай Павлович не простил Аракчееву роковой ошибки. Граф вынужден был уйти в отставку и поселиться в провинции. Он ощущал себя новым Цинциннатом[53], удалившимся от политических дел в деревню.

«Сынок» Михайла продолжал огорчать псевдопапеньку и чудил напропалую. Раз он явился в театр пьяный и с арбузом в руках. Уселся в партере и принялся поглощать лакомство, загребая мякоть пясткой. Впереди сидел какой-то чиновник с лысой головой, и Михайла стал «аплодировать» актерам, хлопая красной от арбузного сока ладонью по сверкающей лысине. А когда чинуша возмутился его поведением, Шумский нахлобучил выеденный изнутри арбуз бедняге на голову и громогласно на весь партер объявил:

— Старичок, вот тебе и паричок!

В другой раз Михайла, также по обыкновению упившись до чертиков, на званом балу хватал графиню N. за перси и непристойно выражался в адрес оной особы и всех присутствующих. За подобные художества он был сослан на Кавказ. Квазипапенька, находившийся в опале, никоим образом не мог повлиять на положение пасынка, который слал ему покаянные письма вкупе с превосходным вином местного производства. Затем Шумский вернулся в центральные губернии, уволился из армии якобы по болезни. Бродяжничал по городам и весям, пропивая щедрое папенькино содержание. Наконец осел при одном из богатых монастырей.