Кремлевский опекун - Александр Смоленский

Зал прыснул от смеха. Ни известных математиков, ни писателей, ни ботаников с географами, вместе взятых, образовательные учреждения города доселе не выпускали.

– Принято! Экспертиза будет. Хочу напомнить сторонам и всем присутствующим в зале: государство всегда заинтересовано защитить гражданина, – несколько напыщенно, но по сути верно заявила Галина Николаевна, даже зардевшись от гордости, произнеся подобную очевидную сентенцию. – Государство в состоянии найти для этой процедуры необходимые средства. Пригласим известных специалистов. Прошу стороны не позднее чем через три дня дать предложения по составу экспертной комиссии. Объявляется перерыв до четырнадцати часов. – Ударом молоточка Зуева подвела черту под утренним заседанием.

Багрянский и Марина постарались поскорее выскочить из душной, пыльной кинобудки. Не сговариваясь, они направились мимо церкви на торговой площади к озеру, которое мелькало среди частных домиков и берез зелено-синими красками.

Жара в этот августовский день задалась невыносимая. Даже здесь у воды не ощущалось прохлады.

– Красота какая! – в каком-то мальчишеском восторге воскликнул Лев, будто не приезжал сюда и не замечал всей этой «красоты» по меньшей мере четыре лета подряд.

– А ведь этот мальчишка, я имею в виду Сироткина, легко может лишиться этой красоты на несколько лет, – вернула Багрянского к действительности журналистка. – Неужели вы так спокойно можете любоваться природой, когда происходит такое?

– Не только могу любоваться, но еще могу думать о хлебе насущном. Жалко, до ужина, который я вам обещал, еще очень далеко, а есть хочется жутко.

– Равнодушный сухарь, вот вы кто. Все мужчины одинаковы: пока не съедите чего-нибудь, ни о чем думать не можете.

– Ну, насчет «сухаря» я с удовольствием продолжил бы тему вечером. А сейчас говорите: разделите со мной трапезу или нет?

– Признаться, съела бы самую капельку. Но где?

– Сидите на месте. Я мигом. И очень прошу – не выставляйте свои прелести напоказ. Здесь, оказывается, все сплошь и рядом насильники.

Багрянский вскочил с травки, на которой они уже удобно устроились, и, выразительно глянув сверху вниз в декольте Марины, в расстройстве махнул рукой и убежал. Минут черед пятнадцать он вернулся с двумя «пароходами» серого хлеба, разрезанным вдоль. Вместо мякиша, который Багрянский предусмотрительно выкрошил, в них слоями чередовались аккуратные ломтики вкуснейшего местного вареного окорока, тонко нарезанной брынзы, помидоров и огурцов. И всё это украшала сверху зеленая, слегка кучерявая зелень.

– Это вы называете капелькой?! – пронзенная мгновенно накатившим чувством голода, восторженно завизжала журналистка.

– Я это называю ловкой подделкой французского бутерброда, правда, хлеб не тот, – проворчал Лев, отхватив от «парохода» солидный кусок и прожевав его, добавил: – Но тоже вкусно.

– А с вами приятно. Надежно, – как-то слишком уж задумчиво сказала Марина.

– То ли вы скажете вечером! – игриво ответил Багрянский, а сам подумал, что, похоже, не надо с ней встречаться, тем более в «Слободе». Влюбчивая дама...

Утолив голод, они, не сговариваясь, вернулись к теме суда. Впрочем, разве могло быть иначе?

– ...А что касается ваших вздохов по поводу Сироткина, то смею вас уверить, Мариночка, Бахтин знает что делает. Хотя глядя на него, когда солировал прокурор, и я, признаться, стал сомневаться.

В этот момент Багрянский поймал себя на мысли, что эта милая и душистая журналистка Мариночка, возможно, единственная из всей их братии, наводнившей в эти дни Валдай, сможет написать не только правду об этом позорном судилище, но и пойти дальше в своем журналистском расследовании, если таковое ей понадобится. Жаль только, что она не посвящена в подробности и «не держит», что называется, картинку полностью. Может, ей в этом помочь? Не во всем, а хотя бы в частностях. Например, объяснить, почему именно так, а не иначе повел себя Бахтин, если уж журналистка так хочет с ним встретиться... Словно между прочим, он вспомнил, как известный столичный адвокат оказался вовлеченным в процесс. Упомянул о том, что его привлекло некое частное сыскное агентство, поставив задачу спасти юных влюбленных. Но для начала просто-напросто затянуть следствие, чтобы «сыскари» смогли разобраться в ситуации и нащупать приводные ремни всей этой странной валдайской истории. Вот прежде всего почему Борис Фиратович немедленно добился судебно-медицинской экспертизы для подзащитного, которая лишь подтвердила бы нанесение ему травм, но никоим образом не сняла обвинения. Зато ко всеобщему разочарованию публики, процесс пришлось приостановить.

Машинально продолжая рассказ, Багрянский поймал себя на мысли, что думает при этом совершенно о другом. Например, о том, как Духон удовлетворенно потирал руки, когда общими усилиями была обеспечена пауза в процессе, позволившая искать в деле новые факты.

Лев вообще искренне радовался, как зажегся его друг, уйдя с головой в валдайскую историю. Впрочем, юношеская зажигательность была свойственна Александру и раньше, причем сверх всякой меры. Духон относился к той категории мужчин, которые по молодости могли, образно говоря, спеть серенаду под окном любимой женщины и не задумываясь дать по физиономии обнаглевшему негодяю. Сейчас же, глядя на расчетливого, умного и сдержанного – так, что ни одна бровь не шелохнется – друга, такое трудно было себе даже вообразить. Что было хорошо и плохо одновременно.

Наблюдая за ним последние несколько дней, Багрянский все чаще видел прежнего Сашу, бескомпромиссного и страстного в стремлении отстоять свои принципы. Его друга преобразило пресловутое дело Сироткина, в которое он погрузился не только с головой, но и всей душой. Чем больше Александр вникал в судьбу несчастной парочки, тем больше проникался к ней сочувствием и жалостью. Возмущению его не было предела. Вот так просто, без затей, проехаться танком по двум чистым, невинным душам, неискушенным, совершенно беспомощным перед огромной, всесильной и циничной житейской машиной с непонятно какими приводными ремнями! Этого он просто не мог допустить, и почему-то именно теперь Багрянскому стало очевидно, что не допустит. Может ли это понять журналистка, или вообще об этом лучше молчать?

Вырвавшись из череды неожиданно нахлынувших высоких эмоций, Лев опять переключился на жизненную прозу. Интересно все же, во сколько обойдутся Духону услуги защитников? Есть ли здесь предел? Тем более это надо принимать в расчет, если имеешь дело с государственной машиной. Хотя Бахтин, Мацкевич тоже были людьми своеобразными и стандартные расценки в данном случае могли оказаться совершенно неуместными, Багрянский был уверен, что, сложись обстоятельства не так, и тот и другой готовы были работать и за символическую плату, и просто – за идею. Время! Именно оно самый жестокий фактор. Сколько продержится сам Сироткин? Когда сломается Настя?..

– В любом случае совсем скоро откроется реальная возможность перевести процесс в совершенно иную плоскость, – вдруг вслух произнес Багрянский.

– Вы о чем? – уставилась на него Марина.