Робинзон по пятницам - Анастасия Монастырская

Пургин вежливо промолчал.

— Жаль. Там сейчас тепло и саксаулы. Саксаулы и даром не нужны, а вот если бы здесь было чуть теплее, я бы не возражала.

Пургин не ответил.

— Обидно, когда тебя убивает невеста? Ладно, не отвечай. Извини, что на ты. Но, согласись, "выкать" в подобной ситуации глупо. Тем более, ты одет, а даже без колготок. — Я дотронулась до его холодной руки. — При жизни тебе не везло с женщинами, может, после реинкарнации дела пойдут лучше.

Увы, больше в этих стенах мне было не с кем поговорить. Народ подобрался нелюдимый и мрачный. Надо выбираться отсюда, а то холод вкупе с мигренью позволят мне присоединиться к остальным. Я приоткрыла дверь и выглянула в коридор. Пусто. В топографии морга я не сильна, но все же раньше мне казалось, что как минимум один живой человек здесь должен быть. Что ж, отправимся на его поиски. Но сначала нужно найти хоть какую-нибудь тряпку, чтобы прикрыться. Не то, чтобы я стесняюсь своей фигуры, но мы все-таки не на пляже нудистов. В любом месте должны быть свои правила приличия: и в сортире, и на кладбище. К примеру, английские джентльмены, будучи в общественном туалете должны смотреть в стену, а не на своего соседа. Исключение составляют знаменитости, на этих можно взглянуть разок другой.

Пробиралась на ощупь. То и дело накатывала дурнота — не исключено, что сотрясение мозга я все-таки получила. Рука нащупала какую-то ткань, я не глядя, обмотала ее вокруг себя и поплелась дальше. По стеночке, по стеночке, на звук голосов.

Осторожно приоткрыла дверь и ввалилась в небольшую комнатушку, где гудела банальная пьянка. Дух стоял такой, что даже трезвый мгновенно опьянеет. А мне много ли надо? Голова закружилась, ноженьки подогнулись и я рухнула на диван, прямо на колени к парню.

— О, девчонка! — обрадовался он. — А ты откуда такая холодная взялась?

— Из морга.

— Эка, удивила! Мы все тут из морга. И видишь, ничего, живем. Выпить хочешь?

Я безвольно кивнула.

— Ребята, сто грамм моей подружке. Тебя как зовут?

— Эфа!

— Эфе сто грамм! Выпьем за знакомство.

Мы выпили. Теплая водка пролилась в горло и немного согрела. Не дожидаясь второго тоста, я перехватила рюмку своего коленного друга. Вторая последовала за первой. Стало легче.

Привыкнув к свету (к счастью, он был не очень ярким) я по очереди оглядела присутствующих: сюр, да и только! Несколько молодых парней с печатью интеллекта на испитых лицах (студенты, вынужденные подрабатывать?). Один — без всяких печатей (именно на нем я и устроилась). Хорошенькая девица в элегантном костюмчике, смутно напомнивший мой. Две расплывшиеся тетки со стертыми надеждами и возрастом. И, наконец, мужчина средних лет во главе стола, похожий на Марлона Брандо. Он смотрел на меня молча, немигающе, но пока что воздерживался от комментариев. Чего не скажешь о говорливой "подставке" с острыми коленками:

— Сейчас отогреешься, — бормотал он, торопливо наполняя свой стакан. — Мы всегда тут по ночам сидим. Тут теплее, да и компания веселее, не то, что жмурики. Одежка у тебя странная. Где-то я ее уже видел, но не помню. Да и твое лицо знакомое. Вот водка, всю память отбила.

— Пить меньше надо, — неожиданно подал голос Брандо. — Ты же эту девушку сам в холодильник отправил. Не далее, как два часа назад. А в одежке ее, если так можно назвать эту хламиду, другого жмурика привезли. После самострела.

Я оглядела свое импровизированное одеяние — простыню в кровавых разводах — и мне стало нехорошо. В который раз за этот день?

Брандо встал, нашел на полке пузырек с нашатырем и сунул ватку мне под нос.

— Значит так. Бутылки убрать. Комнату проветрить. И разойтись по своим рабочим местам. Таня, быстро сняла костюм и вернула его хозяйке.

— Но Дмитрий Андреевич, — заныла девица. — Вы же разрешили.

— Когда я разрешил, она была без признаков жизни. Ситуация изменилась. Признаки жизни налицо.

— А белье тоже отдавать? — чуть не плача девица стала расстегивать жакетик.

Брандо взглянул на меня.

— Тоже.

— Не надо, — на меня накатила волна брезгливости. — Пусть себе оставит. Вы мне только дайте что-нибудь… менее криминальное, чтобы прикрыться.

— Ой, сейчас халатик чистый принесу, — каблучки Татьяны застучали по кафельному полу.

* * *

Через полчаса я лежала на диванчике, укрытая пледом и ждала появления милиции. Напротив меня сидел Брандо и флегматично хрустел соленым огурцом:

— Повезло. Будь вы в Америке, то уже беседовали бы с ангелами. В отдельный ящик — и готово.

— Скорей, я бы беседовала с чертом.

— Вам виднее. Впрочем, с чертом легче договориться. По себе знаю. Подумать только, если бы не Петькин день рождения и наша российская безалаберность, мы бы сейчас с вами не разговаривали. Так что с вас подарок Петьке.

— Угу, как только так сразу, Татьяне я его уже сделала.

— Обиделись? Зря. Девочка молодая, в семье пьют, здесь зарплата грошовая. Она в отличие от вас не брезгливая. Увидела костюмчик модный — попросила примерить. Я разрешил. Это одна из немногих радостей, которые будут в ее короткой девичьей жизни. Пусть хоть сегодня побудет счастливой.

— Счастливой! А вам не стыдно мертвых обкрадывать?

— А вы ригористка! — он элегантно прикурил сигарету. — Мертвым все равно в отличие от живых. Не сердитесь. Профессиональный цинизм, знаете ли. Когда каждый день видишь смерть, начинаешь к ней относится запанибрата. Я ее даже коллекционировать стал.

— Как это?

— Не пугайтесь. В моем шкафу нет скелетов. Шокирующих фотографий тоже, знаете ли, не храню. Я коллекционирую образы смерти в мировой литературе. И знаете, что любопытно: у каждой эпохи и у каждой страны она своя. От образа зависит и суть. Трудно ожидать от старухи с косой, что она окажется философом? Так же, как нелепо надеяться на сострадание чумы-смерти. Другое дело, если она — это он, ироничный господин в черном. Современный Воланд, который вершит правосудие вместо бога и дьявола. Вот тут можно поторговаться, поиграть. Смерть — это случай. Поэтому к смерти люди сегодня относятся несколько иначе, чем раньше: они к ней готовятся, начиная чуть ли не с младенчества.

— По-моему, вы утрируете. Конечно, сон — это репетиция смерти…

— Я не об этом. Наше телевидение — вот ее репетиция. С утра до вечера, включая выходные дни. Программы новостей, фильмы, журналистские расследования — все поставлено к ней на службу. Мы заведомо ищем плохое, отвергая позитивное начало.

— Надеясь на лучшее, готовься к худшему?

— Не совсем так. Мы изначально настроены на волну негатива. Человек не умеет быть счастливым, счастье делает его беззащитным, в то время, как боль и горе либо ломают, либо дают силы. Тот неуязвим, кому нечего терять. Знаете, самураи считали, что смерти не стоит боятся потому, что ее нет, а когда она есть, уже нет тебя.