Я взлечу - Энджи Томас

нахрена мама терпит все эти намеки. С другой стороны, раз она сама на это пошла, значит, окончательно оправилась.

В вестибюль заходит сестра Дэниелс в платье в цветочек и такой же шляпе с огромными полями. Кертис держит ей дверь.

Я выпрямляюсь. Так, волосы на лбу лежат смирно, как убитые. Вчера Джей заплела мне французские косы, и, чтобы все было как надо, я спала в туго затянутом шелковом чепчике. Платье отпад, туфли на танкетке тоже. Но глаза Кертиса при виде меня загораются таким счастьем – кажется, я могла даже не заморачиваться.

Он пробирается ко мне, лавируя в толпе, быстро здороваясь или просто кивая всем, мимо кого проходит.

– Привет, Бри, – тепло говорит он с широченной улыбкой. Все, я тоже разулыбалась.

– Привет.

Кертис садится на подлокотник и разглядывает меня.

– Вообще-то в церкви нельзя выражаться, но, черт подери, классно выглядишь.

– Ты тоже ничего, – отвечаю я. Обычно он ходит в церковь в рубашках поло и черных брюках. Сегодня напялил костюм и галстук.

– Спасибо. – Он поправляет узел. – Если честно, я боялся, что меня все примут за проповедника. Хорошо, что тебе нравится, – видишь, на какие жертвы я ради тебя готов?

– Не стоило…

– А, так я и без костюма горячий? – Кертис двигает бровями. Я смеюсь.

– Я тебя не знаю.

– Это же правда, ты просто боишься говорить это вслух. Короче, насчет свидания. Мы так и не обсудили, что будем делать. Как насчет где-нибудь на неделе в перерыве выйти за территорию и пообедать в Мидтауне?

Кажется, я чувствую на себе чей-то взгляд. Оборачиваюсь.

Ну да, на нас глядят. У двери алтаря стоят мама с братом, и, кажется, пастор Элдридж их интересует меньше, чем мы. Оба, похоже, веселятся.

О господи. Я так и слышу, что они мне потом скажут. Джей начнет задавать неудобные вопросы, а Трей будет меня подкалывать хлеще Сонни.

Но знаете что? Плевать.

– А давай пообедаем, – отвечаю я.

– Как насчет завтра?

– Можно.

– Впервые в жизни буду ждать понедельника. – Кертис целует меня в щеку, близко-близко к губам – не мог, что ли, взять и поцеловать по-настоящему? – До встречи, принцесса.

Я ухожу к маме, Трею и Кайле. К лицу намертво пристала улыбка.

– Вау, у Бри появился парень, – подначивает меня Трей. – Как мило!

– Ну хватит!

«Парень»? Не знаю, можно ли его так назвать. Хотя я была бы не прочь отдать ему этот титул.

Иисусе, я так широко улыбаюсь, что все лицо болит.

– Хм, – говорит Джей. На языке чернокожих мам у этого слова миллион значений. – Я желаю знать, как долго это у вас и не нужно ли повторить тему пестиков и тычинок.

– Ты серьезно?

– Куда уж серьезнее. Я слишком молодая, чтобы становиться бабушкой. Только этого нам не хватало.

Как скажешь, Кимберли Уилкинс.

Мы садимся на нашу скамью в дальней части алтаря. По главному проходу идут дедушка с бабушкой. На дедушке серебристый галстук в тон бабушкиной шляпе. Он несет стопку пустых позолоченных тарелок. Сегодня их очередь раздавать причастие, значит, потом еще понесут крекеры и виноградный сок.

– Ну что, вот и вы, – говорит дедушка, чмокает Джей и подставляет мне щеку на удачу. – А что это с вами за очаровательная дама?

– Бабушка, дедушка, это моя девушка Кайла, – говорит Трей. – Кайла, это мои дедушка с бабушкой.

Кайла жмет им руки. Офигеть, если он и с ними ее познакомил, все реально серьезно.

– Мистер и миссис Джексон, очень рада знакомству. Наслышана.

– Надеюсь, ты слышала только хорошее, – говорит бабушка.

– Конечно-конечно, – чуть неестественно улыбается Трей. Врет.

– Джейда, после службы все в силе? – спрашивает дедушка.

– Да, сэр, в силе.

– А что будет после службы? – спрашивает Трей.

– Семейный ужин, – говорит бабушка, глядя на маму. – Приглашены все.

Постойте-ка. Она смотрит на Джей совершенно без презрения и злости. И вообще, она уже минуту здесь стоит и до сих пор не отпустила про нее ни одного едкого замечания. Да еще и на семейный ужин пригласила. Бабушка что, созрела принять Джей в семью?

Господи.

– У нас что, кто-то умирает? Кто? Дедушка, с твоим диабетом все плохо, да?

– При чем тут диабет? – удивляется дедушка. – Капелька, право слово, ты так спешишь с выводами – смотри не споткнись. Никто не умирает. У нас просто семейный ужин. Кайла, ты тоже приходи. Поверь, вкуснее моего ежевичного коблера ты в жизни ничего не ела. Давай, нагуливай аппетит.

– Ну, до скорого, – говорит бабушка, и они уходят. Даже не спросила нас с Треем, с кем мы хотим сидеть!

Ничего не понимаю. Спрашиваю у мамы:

– Что происходит?

Оркестр играет веселую мелодию, по проходам шагает, прихлопывая и взмахивая руками, хор.

– Потом поговорим, – отмазывается Джей, встает и тоже принимается хлопать.

И вот мы уже паркуемся у дома дедушки с бабушкой, а мне так ничего и не объяснили.

Они живут в доме, известном на весь Сад. Слишком уж он приличный для нашего района: кирпичный, с кованым забором. В доме два этажа, а когда папа был маленьким, пристроили веранду. Перед домом бабушка разводит красоту: у них есть маленький фонтанчик – туда любят прилетать птицы – и столько всяких цветов, что никакому ботаническому саду и не снилось.

Меня охватывает острое дежавю. Джей уже однажды, когда все было очень плохо, привезла нас сюда и бросила. Сейчас дела вроде бы получше, но что-то мне это не очень нравится.

– Что все-таки происходит? – спрашиваю я.

Джей паркует «джип». Мы вдвоем: Трей на своей машине повез Кайлу в магазин. Бабушка попросила их купить пахты и кукурузной муки – будет печь кукурузный хлеб.

– Дедушка же сказал, просто поужинаем всей семьей и кое-что обсудим.

– Что будем обсуждать?

– Честное слово, тебе понравится.

Я киваю. Как же бесит сидящая внутри меня пятилетка, и как же она сейчас перепугалась. Ну типа я догадываюсь, что мама не будет меня здесь бросать второй раз, но страх засел где-то глубоко и сидит, как будто проник куда-то на клеточный уровень.

Джей смотрит на дом, постукивая пальцами по рулю.

– Каждый раз, когда я здесь паркуюсь, вспоминаю, как привезла вас сюда. В ушах до сих пор отдается, как ты меня зовешь.

Я не знала.

– Правда?

– Да, – тихо говорит она. – Это был худший день в моей жизни. Даже хуже дня, когда убили твоего папу. Я не могла сохранить ему жизнь. От меня ничего не зависело. Но я сама приняла решение подсесть на наркотики. Сама решила отвезти вас сюда. Я знала, что, едва выехав со двора, я бесповоротно что-то потеряю. Прекрасно знала. И все равно поступила так, как поступила.

Что я могу ответить?

Джей глубоко вздыхает.

– Я уже миллион раз это говорила, но прости меня. Я всегда буду жалеть, что тебе пришлось это пережить. Прости, что это до сих пор снится тебе в кошмарах.

– Откуда?..

– Бри, ты говоришь во сне. Я поэтому всегда к тебе заглядываю.

Клянусь, эту тайну я собиралась унести с собой в могилу. Ей незачем было знать, что я вообще помню тот день. Я смаргиваю слезы.

– Я не хотела, чтобы ты узнала…

– Только не извиняйся. – Она приподнимает мой подбородок. – Я все понимаю. Понимаю, как тебе сложно поверить, что я снова не сяду на наркотики. Ничего. Главное, никогда не забывай: я каждый день борюсь за то, чтобы быть рядом.

Я знала, что бороться с зависимостью ей приходится каждый день. Но никогда не думала, что она борется ради меня.

Какое-то время мы сидим молча. Мама гладит меня по щеке.

– Я тебя люблю, – говорит она.

Я многого не знаю и могу никогда не узнать. Например, почему сначала она выбрала не нас с Треем, а наркотики. Утихнет ли во мне когда-нибудь страх пятилетней Бри. Будет ли Джей чиста всю жизнь. Но я точно знаю, что она меня любит.

– Я тебя тоже люблю… мам.

Одно слово. Один слог. Оно всю мою жизнь было синонимом к слову «Джей», но я много лет не могла его произнести. Наверно, надо будет научиться – как я учусь верить, что она больше меня не бросит.

У нее блестят глаза. Наверно, она тоже заметила, что я почти никогда не называю ее мамой. Она обхватывает ладонями мое лицо, целует в лоб.

– Пошли в дом. И будем молиться, чтобы твоя бабушка не подсыпала мне яда.

Дедушка открывает нам дверь. Кажется, с тех пор как мы с Треем здесь не живем, в доме вообще ничего