Чужой портрет - Мария Зайцева

поцелуетесь, пообнимаетесь… Потом пойдете в душ. Потом завтрак. Неспешное обсуждение планов на день. Нечаянные и совсем не нечаянные прикосновения… Улыбки. Взгляды, наполненные воспоминаниями о прошлой ночи, тягучей и сладкой…

У меня никогда такого не было, но почему-то настолько явно сейчас эта картинка встает перед глазами: яркое солнце, пронизывающее лучами своими светлую кухню, запах кофе, мягкий поцелуй в шею…

Дышу, стараясь успокоить внезапные слезы на глазах и сердце, дико заболевшее, заломившее, словно предчувствующее беду. И в полной мере показывающее, что картинка эта счастливая — инфернальна.

Это то, чего не будет у меня никогда…

— Маруся-а-а… — тихий, довольный голос Каза заставляет поспешно уткнуть мокрое от все-таки выступивших слез лицо в подушку, чтоб спрятать ненужные сейчас эмоции. Не надо , чтоб заметил, не надо лишних вопросов…

Он ничего и не замечает, наваливается всем телом, обволакивает собой, горячие губы ищут и находят укромное местечко возле уха, то самое, от одного прикосновения к которому я таю и дрожу, словно былинка, тонкая и летучая.

Становится трудно дышать, он тяжелый, но эта тяжесть благословенная, такая правильная, такая необходимая… Можно прикрыть слезящиеся глаза и на одно, самое последнее мгновение представить себе, что этот неистовый мужчина, так долго и жадно любивший меня всю ночь — мой щит, мое укрытие от всех невзгод. Он такой сильный, такой мощный, такой… Так легко обмануться… Так хочется это сделать…

Настойчивые руки проникают под простыню, привычным уже путем следуют, разворачиваюст, распаковывают меня, словно подарок на день рождения.

Каз прижимается сильно, дышит все тяжелее, и вскоре я понимаю, что трех раз ночью ему явно маловато. Изумленно выдыхаю, жмурясь и удивляясь его ненасытности. Для меня это тоже незнакомо…

— Марусь… — шепчет он, прикусывая мочку уха, — моя Маруся…

Невероятный соблазн продлить эту ночь. Еще немного… Чуть-чуть совсем… Но я понимаю, что, если сейчас поддамся, растаю, позволю ему… То потом не смогу ничего сказать. Ни о чем поговорить. Просто сил не хватит. Я и без того их по крупицам собираю.

Хотела ночью еще, на самом деле, после первого раза…

Но первый раз как-то очень быстро перетек во второй, и я не выдержала соблазна. Поддалась ему.

В конце концов, в моей жизни никогда такого не было… И не факт, что еще будет. Как можно взять и прекратить это? Как можно?

Я слабая, да. Но это не новость. Была бы сильной, не позволила бы ничего из того, что произошло в моей жизни…

Пошла бы в полицию после первого жуткого раза с Алексом. Не испугалась бы его угроз. И потом тоже не подпустила бы к себе на пушечный выстрел. Потому что первый раз — это случайность, такое может произойти с любым человеком… А вот то, что было потом, то, что я позволяла с собой делать этому животному… Это уже полностью на моей совести, на моей ответственности…

Так что слабая я, да…

И то, что сейчас происходит, то, что я опять прячусь в раковину, стыдливо и боязливо не желая принимать решение, действовать, оттягиваю все, отпуская все на волю судьбы… Это тоже проявление слабости.

Только сейчас результатами такого страусиного поведения я ставлю под удар совсем не себя. Под ударом моя сестра, мой маленький, ни в чем не виноватый племянник.

Наверно, именно воспоминания о чистых глазах Вальчика придают мне необходимые силы для сопротивления.

Я принимаюсь мягко выворачиваться из рук Каза, бормоча что-то про туалет и прочее и изо всех сил надеясь, что он меня отпустит. Услышит. Странно, что нет страха перед ним. Как так быстро Казу удалось приучить меня к мысли, что мужские руки могут быть ласковыми? Оберегающими? Что мужчина, настоящий мужчина, может слышать женщину, может понимать ее желания?

Каз слышит. Я и не сомневалась.

Нехотя отпускает, напоследок сладко куснув в шею.

Встаю, драпируясь простыней, бегу в ванную.

Там умываюсь и несколько минут стою, глядя на себя в зеркало, выискивая силы.

— Марусь, кофе будешь? — голос Каза доносится через шум воды, заставляя вздрогнуть. Лохматая девушка в отражении растерянно морщится, прикусывает губу, словно собираясь заплакать…

Но затем выпрямляется, потуже затягивает простынь на груди и, резко вскидывая подбородок, смотрит на меня.

Давай, Маруся. Пошла, ну!

Я выхожу из ванной, на ходу подхватываю футболку и джинсы. Надо одеться, а то как-то неправильно…

— Марусь, я не услышал, кофе? Чай? А ты куда?

Каз появляется в комнате, смотрит на меня, нервно прижимающую к груди одежду, с удивлением сдвинув черные брови.

— Что-то случилось?

Он в одном белье, невероятно красивый.

Взлохмаченные после ночи волосы, щетина на лице, горячий темный взгляд… Боже, как ломит в груди… Почему все так?

— Да… — я слышу свой голос со стороны, поражаясь его спокойствию, отстраненности, — мне… Мне нужны деньги.

Каз моргает удивленно, словно не верит услышанному.

— Деньги? — переспрашивает растерянно.

— Да, — говорю я, не отрывая от него взгляда и стараясь быть спокойной, — деньги…

Каз молчит, смотрит на меня, теперь уже не растерянно. Я внимательно наблюдаю за его лицом и с обреченностью отслеживаю в нем резкую смену настроения.

Если в самом начале это было легкое, расслабленное состояние, Каз словно светился изнутри, мягко, успокаивающе, то затем, через растерянность и удивление проступает жесткость.

Он щурится, сжимает челюсти, окидывает меня уже совсем другим взглядом, невероятно сейчас напоминая ту нашу первую встречу, в спортклубе, где я видела только лишь хищника, опасного, жестокого, до жути похожего на главный кошмар моей жизни.

Я пугаюсь этой перемены, хотя и готова была к ней. Конечно, разговор про деньги после такой ночи, это… Надо объяснить…

Я порываюсь что-то сказать, но в голове, как назло, только путанные фразы… Не готовилась я к этому! Невозможно подготовиться к такому!

Но все же он должен понять причины. Вальчик… Ланка…

— Сколько? — падает камнем в душу следующий вопрос, и все мои попытки в объяснение умирают внутри, так и не прорвавшись наружу.

Я смотрю в тяжелое, холодное лицо Каза, и этот холод бьет по мне сильнее, чем самый страшный удар Алекса когда-то.

Терпеть невозможно, и я отворачиваюсь, закрывая лицо руками.

— Много… — бормочу сквозь судорожно сжатые на щеках пальцы, — много… Полтора миллиона…

Каз молча проходит