Мы же взрослые люди - Юлия Гурина

– Как помочь тебе, дочка?

– Расскажи мне всю правду про себя. Я хочу знать. Я имею право.

– Хорошо. Попробую.

Отец не спешил начинать. Задумался. Повторял: «Сейчас, сейчас, соображу, как лучше начать». В машине работали печка и радио. Заканчивалась утренняя говорильня, шел анонс новостей: «Ученые нашли источник наибольшей электрической активности головного мозга. Выяснилось, что малоизученные разветвленные отростки нейронов головного мозга – дендриты – оказались преобладающим источником его электрической активности».

Нина дослушала новость и выключила радио.

– Я простой человек. Не амбициозный, мне всегда хотелось просто тепла и покоя. Я хотел заниматься наукой. Влюблялся редко. В школе меня интересовала только учеба. А потом, уже взрослым, я наконец‑то влюбился – в твою маму. Мы поженились, родилась ты. Я работал в НИИ, мне все нравилось. Я любил проводить с тобой время. Шли годы, и я как будто просыпался, прозревал. Я как будто начал осознавать себя и пространство. С мамой твоей мы часто ругались. Она была недовольна мной, заслуженно совершенно, – я не альфа-самец, не делец, я, если честно, плохой любовник. Меня это все не так цепляет, как некоторых. Инстинкт есть, но зачем в него вкладывать столько сил? А мама твоя – горячая, пламенная женщина. Она жаждет страсти, денег, богатств, власти. Я давал ей лишь возможность почувствовать власть.

С Лизой мы время от времени виделись на улицах, здоровались – с детства же знакомы. Жили в одном дворе, играли в «бояр», в «казаков». В троллейбусе пару раз как‑то поговорили. У обоих семьи. Все прилично. Как‑то она нашла меня в «Одноклассниках» – стали переписываться. А потом что‑то не так совпало. Я поругался с женой, она с мужем. Встретились успокоить друг друга. Муж ее был последний отморозок, таких мужчин не должно существовать, я считаю. У нее синяки на руках, глаз припух. Я зашел к ней поддержать – такая хорошая женщина страдает. И не смог удержаться. Наваждение. Сам от себя не ожидал, как бес вселился. Стали встречаться. Соседи. Жили в доме через один. И в мою жизнь пришла тайна, добавился объем – так я думал. Доктор Живаго вшивый какой‑то. И там есть любовь, и там. И вроде бы плохо, а как с этим быть непонятно. Она забеременела. Надо же. Ей ведь было уже 42, когда забеременела. И такое бывает. Оставила ребенка. Не хотела, чтобы я как‑то портил свою жизнь. Ничего не просила. Она хорошая, тихая, медленная – как будто для меня ее создавали, понимаешь. И я жил как мог, старался не обижать никого. А потом вдруг решился. Ты выросла, у тебя своя семья, дети. Мы как‑то сосуществовали в доме с твоей мамой. Чужие друг для друга совершенно. Она буквально физически не могла выносить меня. Ее раздражал мой запах. Мой голос, как я ем, как я лежу на диване. Она все время какие‑то дела мне придумывала вне дома, чтобы я из квартиры ушел. Думаю, она чувствовала, что я помечен кем‑то. И я решился: поговорил с Лизой. Продал машину, чтобы было на что жить. Переехал. Я слабый человек, когда я это понял, мне стало выносимо. А до того было невыносимо.

Тебе, наверное, больно это слышать. Я не вправе просить у тебя прощения – не надо меня прощать. Я испортил все. Но я люблю тебя, дочка, люблю как только могу. Нужны деньги – пожалуйста! Я отдам все, что есть. Если нужны будут большие суммы на лечение, я не знаю, как это происходит, поговорим с Лизой, купим квартирку поменьше, тебе отдам. Я не брошу тебя.

Хочешь, приезжай к нам в гости. Познакомишься с братом. Они не виноваты перед вами. Хочешь, его фотографию покажу? На меня похож.

Нина молча покачала головой. Нет. Еще год назад она бы не смогла понять историю отца. Но сейчас, сейчас понимала. Конечно, ей хотелось кричать, что родители не должны так поступать, у них есть обязательства перед детьми – иначе зачем тогда рожали? Родители – это прежде всего родители детей, а только потом, если останется время, обычные люди. И никак не наоборот. Но знала сама, что это неправда.

Разошлись спокойно. Прохладно.

– Я понимаю тебя, – уже после прощания сказала Нина отцу. В спину, когда он вышел и побрел к своей машине.

Надо было подышать, срочно. Нина вышла у парка. Когда она была в последний раз в парке одна? Ни разу, наверное. Она шла по мокрым дорожкам. Моросил дождь.

В парке все время что‑то происходит. Например, бегают белки. Шкурка у них еще серая, только хвост рыжий. Белки смелые, толстые, мясистые, бегут навстречу тебе, даже если ты человек. Ждут, что ты их будешь кормить, а кормить‑то и нечем. Обманываешь их ожидания, не то что охранник-смотритель парка – огромный мужчина в стеганом камуфляже болотно-зеленого цвета, суровый громила. В ладони держит орехи, по руке скачет белка, а другая рука с телефоном фотографирует белку. Но белок фотографировать занятие неблагодарное. Дерганные они, все время смазанно получаются, и орехи не помогают.

А дерганные, потому что за ними охотится кот. Полосатый кот в промокшей шкуре ходит по следам белок и максимально старается не шуршать листьями. Крадется, замирает, но белки легко от него убегают. А морда у кота от этого грустная и туповатая. Видимо, он осознает тщетность этой охоты, но инстинкты берут верх.

По дорожке идут две женщины с коляской. Одна, вероятно, няня, филиппинка, а вторая – мама малыша. Няня везет коляску и рассказывает, старательно выговаривая английские слова.

– Когда мой брат сделал это, я поняла, что…

Лицо у филиппинки грустное. Мама малыша со стеклянными глазами слушает и кивает.

У деревьев мокрые корни. Птицы щебечут. В дождь в парке нет лишних людей. Только те, кому он необходим.

Бабулька с песиком-боксером на длинном грязном поводке. Мужчина в шляпе с огромными полями вышагивает по крутой тропинке вверх. Влюбленные обнимаются на лавочке. Профессионально обнимаются, видно, что не первый раз, но и годы совместной жизни еще не притупили остроту страсти. А другие влюбленные играют в уно – в парке, на лавочке, в дождь. Стесняются друг друга, наверное, потому что испытывают симпатию и влечение. Молодые такие, смешные, трогательные. Старые деревья, видавшие не одно поколение, и двухсотлетние статуи, которые стояли тут пару веков назад. Все мы дышим одним воздухом (кроме статуй).

И каждый думает о своем. В голове Нины открыта форточка и в нее влетают весенние мысли. Как будто она в книге.

– Знаешь, я часто думаю, а что если бы я была в книге или в фильме персонажем? – вернувшись, Нина завела с Ринатом разговор. – Как я бы себя вела? Мне бы на сто процентов было легче, потому что поступки людей в книгах ведут к чему‑то. Они имеют смысл. Думаю, я бы понимала, что я за персонаж, положительный или падший. Если положительный, то мне бы дали возможность выкарабкаться. Я бы нашла решение и поступила бы верно, чтобы подать читателям пример, чтобы оправдать работу сценаристов. А если бы падший, то я бы уже ничего не пыталась решить и катилась бы по наклонной со свистом. И в этом тоже был бы свой мазохистский кайф. Если бы я была в книге, мне бы точно было проще. Потому что в книге каждый герой – какая‑то линия, намекающая на что‑то важное. Как ты думаешь, на что бы я намекала? Меня бы сценаристы вытянули, очистили от шелухи, чтобы мой характер был более четким. А тут, в этой жизни, мы все в основном состоим из шелухи. Нет, я не хочу сказать, что мы бесхарактерные и пустые. Нет. Но именно шелуха все решает – та самая шелуха, которая на нас. Мы именно ей шуршим. А нутро – внутри, и его не принято показывать. Да и не разберешь у других, где нутро, а где еще один слой шелухи. Если бы было возможно прыгнуть в кино или в книгу хотя бы на один день, ты бы прыгнул?