Змееборец - Арина Веста

Яростный пафос ленинской речи витал над толпой, и сердца отвечали ему единой победной канонадой.

– Вся власть советам трезвости! – неистовствовал оратор. – Долой спаивающую власть! Не сухой закон, а сознательный отказ от алкоголя! Только трезвая Россия станет Великой! – выкрикнул он микрофон и выпученные зрачки телекамер. – Лимит на революции не исчерпан! Это оппортунизм нынешних лжебольшевиков! Мы за немедленный мятеж тотальной всепобеждающей трезвости! Тысячи трезвых ячеек на местах! Миллионы непьющих семей! Молодежные организации, давшие обет трезвости! А дальше, товарищи… дальше… Немедленный захват всей полноты власти в стране! Массы примкнут!

Под бодрый рев трезвых толп Ленин приступил к составлению резолюции:

– Долой курящих учителей и пьющих мастеров производственного обучения!

– Полное и немедленное упразднение ложной свободы пить и курить!

– Курильщик, ты пускаешь дымом здоровье нации!

– Пролетарий, покупая пиво, ты кормишь дракона!

– Священники, причащайте верующих свежеотжатым соком!

– Трудящиеся, повсеместно создавайте ячейки трезвости, где трое соберутся во имя трезвости, там…

Послушать речь настоящего Ленина сошлись тысячи горожан. Подобно вражеским стягам к подножию Мавзолея падали сорванные рекламные плакаты, не откупоренные бутылки пива и пачки сигарет.

На нулевом километре у дверей Иверской часовни взял старт автопробег «Трезвость стремительна!» для автомобилей, работающих на спирту. Бизнесмен Крапивников начал выпуск спиртовых двигателей как альтернативу истощенным источникам нефти. По другую сторону кремлевского плаца, на Васильевском спуске, строились в колонны участники марша абсолютной трезвости. Молодежные агитаторы выкрикивали короткие яростные речовки и размахивали плакатами. «Кто не курит и не пьет, тот России патриот!» – разносилось в морозном воздухе. Ноябрьский ветер раздувал пламя трезвеннической революции.

– Эх, от пива да от распивончика, как арбузики, растут мамончики. Как арбузики, растут мамончики, только вот беда – сохнут кончики! – выкрикивали озорные ряженые.

Копейкин разыскал в толпе Варвару и Макара. Они стояли под трибуной Мавзолея, крепко держась за руки, так что со стороны казалось, что у них даже кровообращение общее.

– Попрощаться пришел, сегодня отбываю, – улыбнулся он чуть виновато.

– А как же Лапоть? – удивилась Варвара.

– Да я, собственно, за этим вас и разыскал. Поезжайте ко мне в имение, я перед отъездом дом на Макара переписал, мне бобылю оно ни к чему. Садитесь на землю крепко, надолго – вы теперь нужнейшие в Чертухинске люди будете! Все наши уже там: народ трезвят, жизнь налаживают. Крапивников Мамаше, пардон, Елене Петровне предложение сделал, а та пока думает. А чего тут думать, он даже сынка ее великовозрастного усыновить готов. Бедный Лизок на медсестру учится, отец Арсений новый дом отстраивает с пристройкой для профилактория. Все при деле!

Копейкин вложил в ладонь Макара ключи и, прощально махнув рукой, растворился в толпе.

Ослепительная вспышка в Персидском заливе была видна даже из ближнего космоса: рукотворный остров сиял, как украшенная бриллиантами ладонь, на этой гостеприимно протянутой длани перекатывалась и играла огнями пригоршня драгоценных камней – дворцов, казино, аметистовых бассейнов, ярко подсвеченных автострад и шикарных набережных, мощенных золотыми плитами.

Этот созданный из бетона и стали Эдем двадцать первого века готовился к небывалому событию – явлению Посланника. Никто не знал, откуда он явится – с близлежащей планеты или из далекой звездной системы, из недр земного Тартара или из глубин Преисподней, – но его ожидали с восторгом и давно забытым трепетом. Задолго до знаменательного дня его дыхание колыхало моря, его сердцебиение ловили сейсмографы, а его поступь отдавалась в грохоте гроз и подземных взрывов.

С острова на материк протянулся хрустальный мост, построенный специально для Пришествия. По нему Посланник сойдет на мятущуюся землю, чтобы принять ее в царствование.

Близился заветный миг: алмазная грань времен, остро заточенный скальпель, отделяющий прошлое от грядущего. На взлетно-посадочной площадке посреди острова выстроился особый резерв человечества – платиновая тысяча, выделенная из золотого миллиарда. Среди плотно сбитых «сливок планеты» оказался Избранник. Вместе со всеми он упал на колени, как того требовал регламент, и, держа кукиш в кармане, прошептал заклинание: «Пусть всегда будет солнце!» Он все же был не злой, хотя и не добрый человек, но при других обстоятельствах принес бы больше пользы своему народу.

Приверженцы всех мировых религий в стройных песнопениях, в яростных камланиях, в зажигательных танцах и ритуальных жертвоприношениях славили Грядущего Царя и сливались в едином порыве: гремели шаманские бубны, били литавры, звонили буддийские колокольчики, церковные хоры слабыми захлебнувшимися голосами славили Пришествие.

Внезапно ясный солнечный день померк, земля дрогнула в мучительных потугах, и посреди взлетно-посадочной полосы открылась глубокая шахта. Из зияющей дыры на устланный коврами космодром вынырнуло гигантское золотое яйцо, оно сияло заревом магнитных полей и вереницами иллюминаторов. Мягко спружинив, оно выпустило серебристую треногу и с треском распалось на скорлупки, обнажив неожиданно пустую сердцевину. Из зияющей пустоты на алый бархат дорожки сошел Посланник, Грядущий Царь мира сего. На плечах его колыхалась алая мантия, подбитая мехом горностая. Она удачно скрадывала его чешуйчатый хвост, волочащийся по ступеням. У этого апокалиптического пришельца были лапы льва, крылья орла и лицо разумной рептилии. Его жабьи бородавки были присыпаны золотой пудрой, зубы и когти играли перламутром, а на выпуклом чешуйчатом темени покачивалась царская тиара. В правой лапе чудовище сжимало скипетр державного монарха, в левой – бедренную кость с остатками мяса.

Первые ряды шатнулись, вторые захлебнулись в истерике. Те, что все же прорвались за оцепление, со стенаниями ползли к Посланнику, жаждая коснуться хотя бы края алого плаща, подбитого горностаем, или радужного когтя на морщинистой лапе.

Ослепительное торжество, парады и фейерверки транслировали все телевизионные каналы планеты. Россия обморочно взирала на фантастические кадры. Дед Меркулыч, тот самый, что в сорок пятом принес на своих сапогах прах раздавленного фашистского Змея, смотрел старенький «Рубин» у соседей. Глаза старика слезились – праздничная иллюминация и салюты с Острова Везения напоминали ему пылающие развалины Сталинграда.

Милостиво оглядев замершие толпы, Царь мира сего заговорил на всех наречиях Земли. Он вещал на оксфордском диалекте, болтал на молодежном сленге, ботал по фене, изъяснялся на парижском арго, на идиш, суахили и языке архипелага Мало-Мало. Разливая яд обольщений, он клялся взнуздать кризис, остановить глобальное потепление, прекратить войны и эпидемии и спасти человечество.

Безработный художник Эфир Шишкин, последние полгода не покидавший приюта для душевнобольных, растолкал своих молчаливых и апатичных собратьев по несчастью и прорвался к экрану. На клочках бумаги он чертил молниеносные наброски и тут же разрывал их, бормоча: