Ночные рассказы - Питер Хег

Кристофер спустился к гавани. Но в отличие от многих стоящих там людей он не плакал. Он подошёл к воде ближе, чем другие, и никто не смел его остановить. Прижавшись к высокому зелёному маяку при входе в гавань, он не отрываясь смотрел на лодку, и единственной влагой в его глазах были брызги пены. От Сони он узнал, что всему своё время. Было время плакать, но не сейчас, теперь настало время быть сильным, и Кристофер не отрывал глаз от девочки у руля лодки. Прямо перед входом в гавань Соня дала задний ход и на удивление хладнокровно, словно некоторая часть моря вошла ей в кровь, некоторое время удерживала лодку против волн и ветра. Только Кристофер знал, почему она так делает. В какой-то момент, когда отчаяние уже совсем взяло над ним верх, она рассказала ему, что все несчастья в жизни приходят волнами. «Послушай, Кристофер, — сказала она, — надо считать, потому что всякая седьмая волна более пологая, чем остальные. На ней и надо попытаться плыть дальше».

Теперь Кристофер смотрел, как Соня считает волны, и прямо перед седьмой она выпрямила лодку, дала полный газ, и на высоком, совершенно прямом, заострённом гребне волны вошла в гавань, при этом по правому борту оставалось всего несколько дюймов от края волнореза.

Оказавшись в гавани, она полностью лишилась сил. Когда лодку вытащили на берег, Кристофер стоял и смотрел, как Соню поднимают под руки, и тогда лицо её было таким же бледным, как и сейчас. Как раз когда её проносили мимо него, она открыла глаза, и он оказался первым, кого она увидела. «Кристофер, — проговорила она, и Кристофер наклонился к ней, и она прошептала так, чтобы только ему было слышно, — подержишь немного руль?»

Насколько он помнил, это был последний раз, когда он видел её вблизи.

Да, она осталась в городе, в доме угрюмого дядюшки и измученной заботами тётушки, людей, которые от жизни ждали лишь всего самого дурного, и этого и дождались. Их единственный ребёнок родился мёртвым, рыболовство было опасным и не приносило прибыли, и только в религии они нашли изобилие и штиль. На жизнь в Вадене они смотрели, как смотрели на море, — с неохотой, трепеща и с ощущением того, что это неизбежное зло, которое каждый день поджидает их за порогом дома, следует за ними весь день и отпускает их, лишь когда они возвращаются и могут закрыть за собой дверь.

Осознание всех тех несчастий, которые принесла с собой Соня, ещё больше придавливало их к земле, заставив полностью отвернуться от мира, оберегая от него девочку. Они посоветовались с врачом и забрали Соню из смешанной школы, поместив в женскую школу графини Мольтке, куда её теперь каждый день провожала её новая мать. Семья, которая взяла её на попечение, не состояла в театральном или музыкальном обществе, они не ходили на прогулки и не посещали городские балы, так что Кристофер видел Соню лишь иногда мельком, и всегда в сопровождении взрослых. Какое-то время он пытался найти способ поговорить с ней, но возникшая ситуация была для него новой и непонятной. Он стал ходить в церковь по воскресеньям, потому что здесь, он был уверен, ему удастся встретить её. Тогда её тётя и дядя стали посещать одну из маленьких и строгих свободных общин, храм которой находился возле гавани, и в этот маленький, белый домик не пускали никого, чьё сердце не было бы предварительно тщательно изучено и взвешено, а поскольку Кристофер считал, что его внутренности не потерпят такого освидетельствования, он держался в стороне. Кроме того, все взрослые в Вадене твердили, что с Соней надо обращаться с особой осторожностью, а это означает, что следует оставить её в покое. Вот так, против своей воли, чувствуя в душе никогда не затихающую тоску, Кристофер отказался от поисков своей утраченной подруги.

Теперь, когда вдруг оказалось, что он держит её на руках, и он обнаружил, что достаточно вырос, чтобы нести её, и что она изменилась, как будто была незнакомым ему человеком, он подумал, как и об остальной своей жизни, что теперь уже всё равно поздно.

Тут месье Андрес вынул пробку из плоской изящной серебряной фляжки и склонился над бесчувственной девушкой. Кристофер видел, как он на сцене украдкой прихлёбывает из этой фляжки, а потом бродит, будто пьяный, среди зрителей, но он был убеждён, что в бутылке ничего не было. Теперь ему в нос ударил запах старого рома. Он ничего не сказал, но месье Андрес прочитал его мысли.

— Пить из бутылки, в которой, как все знают, ничего нет, — сказал клоун, — а затем разгуливать пьяным, это искусство. Но пить из бутылки, о которой все знают, что в ней ничего нет, но в которой тем не менее есть немного рома, знаешь, что это?

— Нет, — ответил Кристофер.

— Это божественно, — сказал месье Андрес.

Он влил немного жидкости между губ девушки. Она проглотила, не закашлявшись, потом открыла глаза и пристально посмотрела на Кристофера — взглядом, в котором мгновенно отразилось узнавание. Между ними проскользнуло нечто, похожее на холодный ветерок, она резко вырвалась, вскочила на ноги и, охваченная ужасом, отбежала подальше от лестницы.

— Они идут, — прошептала она.

Тут карлик схватил её за руку, и Кристофер в очередной раз увидел, какая удивительная сила живёт в маленьком теле месье Андреса, и, когда тот заговорил, слова его звучали властно и решительно.

— Если они придут, — произнёс он, — я буду стоять на лестнице, и они получат, — он на минуту остановился, поскольку артисты всегда очень заботятся о том, чтобы приветствие звучало как положено, — вежливый, но решительный отказ, — закончил он.

Кристофер видел, что могущество клоуна проникло в затуманенное сознание Сони, потому что она опустила руки. Потом посмотрела на клоуна.

— Я нашла, — сказал она ему. — Я нашла дорогу сюда. Я бывала здесь прежде.

Месье Андрес ничего не ответил, он просто смотрел девушке в глаза, и Кристофер понял, что они, должно быть, встречались раньше, что они уже были знакомы, что всё происходящее сейчас, в той или иной степени — каким-то совершенно непонятным ему образом, — должно было быть спланировано.

Не говоря ни слова, месье Андрес протянул свою серебряную фляжку Соне. Кристофер не мог представить себе, что она до этого пила крепкие напитки, и уж ни при каких обстоятельствах — прямо из бутылки. Теперь она сделала долгий большой глоток и медленно вытерла рот тыльной стороной руки.

Её лицо до этого было далёким и замкнутым, словно она пришла на чердак с решением говорить как можно меньше, а лучше — вовсе молчать. Теперь алкоголь побежал по её жилам, вызвав яркий румянец, заискрился в её глазах, словно слёзы, и заставил её разговориться.

— Тепло, — произнесла она, — происходящее от спиртного, оно обманчиво. Он это часто говорил. Но чувствуешь его совсем как настоящее. — Она сделала длинную паузу.

— Нигде в Библии, — продолжала она, — не написано, что можно убить другого человека, сказала я ему. Но он меня не слушал. Я могла бы достать эту треску. Я знаю всё о треске. — Она посмотрела мимо Кристофера в ночь, — Когда тебе надо, чтобы тебя слушали, — сказала она, — никого нет.

— Всегда, — сказал карлик, не сводя с неё глаз, — есть кто-нибудь, кто слушает.