Поезд следует в ад - Виктория Борисова

Ольга заметно повеселела и принялась собираться. Но когда взгляд случайно упал на правое запястье, с которого так и не снималась проклятая резиночка с биркой, хорошее настроение мигом улетучилось, сдулось, как лопнувший воздушный шарик. Она опустилась на табуретку и, неожиданно для себя, горько заплакала.

Сергей Николаевич ходил взад-вперед по комнате. Так он ходил когда-то по одиночке в Крестах, пока не врывались надзиратели. Он очень устал, и ночной сон не принес облегчения, но на ходу легче думалось.

Вчерашнее приключение не давало ему покоя. Вроде бы все ясно — ну, упал, потерял сознание на улице… Хорошо еще, что быстро пришел в себя! Мозг выдал картинку — отчетливое, детальное видение той жизни о которой наяву он мог только мечтать. Раскопки, скифское городище… Ему ли, историку, не знать об этом? Он пытался уговорить себя, что скифская бляшка с оленем могла как-нибудь случайно заваляться в кармане, усиленно цеплялся за последние остатки разумной, привычной и правильной материалистической картины мира…

Но сердце знало, что на самом деле все не так просто, как кажется. И безжалостный рассудок ученого говорил, что проклятая золотая пластинка никаким объяснимым способом попасть к нему не могла.

А значит — и в самом деле с ним произошло что-то из ряда вон выходящее. И душу дьяволу он продал по-настоящему. А уж этот господин, как известно, долго ждать не любит.

Сергей Николаевич вспомнил многочисленные истории средневековых хронистов о тех несчастных, кого по глупости и жадности, от стремления к власти или из-за несчастной любви угораздило заключить подобный договор. О Теодорихе Великом, унесенном прямо в ад на вороном коне невиданной красоты. О Родриго — последнем короле готов в Испании, которого демоны забрали с поля битвы. О графе Матисконе, человеке гордом и жестоком, которого черный рыцарь увел с собой прямо из-за праздничного стола в первый день Пасхи…

Сергей Николаевич остановился, отер внезапно выступивший холодный пот со лба. Он уже свыкся с мыслью о близкой смерти, но вот о том, что там, дальше за чертой, никогда не думал.

А теперь-то — и думать, пожалуй, поздно. Он вздохнул и тяжело опустился на кровать. Обвел взглядом комнату, в которой жил и работал столько лет. Книги, рукописи, памятные мелочи… Абажур над столом — еще Наташа покупала. Грустно, нестерпимо грустно было думать о том, что совсем скоро посторонние чужие люди выкинут все это на помойку как ненужный хлам. И последняя книга, над которой он работал почти два года, так никогда и не увидит света. Жаль, ведь времена Великого переселения народов во многом так и остаются белым пятном в истории, а там немало интересных мыслей и выводов.

Сергей Николаевич виновато покосился на пухлую рукопись, что лежала на столе со вчерашнего вечера. Почему-то сейчас он чувствовал себя так, будто ребенка бросает на произвол судьбы. Что поделаешь, если сейчас кризис и в издательстве думают не о том, чтобы нести в массы разумное, доброе и вечное, а о том, чтобы самим остаться на плаву! Надо бы, конечно, переждать, только вот времени у него остается совсем немного. Если даже де Виль будет достаточно терпеливым кредитором, старость и плохое здоровье сделают свое дело.

Впрочем, как говорил старшина Копылов на фронте: не можешь сделать сам — поручи другому. Сергей Николаевич подумал про Алексея Дубинского, с которым оказался в одной делегации на симпозиуме в Париже в начале девяностых. И как говорится, в гроб сходя благословил… Алексей, тогда розовощекий аспирант, поразил его своей увлеченностью. В те годы, когда полстраны кинулось торговать и стрелять друг в друга, странно было видеть человека, одержимого идеей расшифровать письмена древних пиктов — загадочного исчезнувшего народа, населявшего когда-то Британские острова. С тех пор они поддерживали связь, виделись нечасто, но все же… Алексей оказался одним из немногих молодых ученых, кто до сих пор не ушел из науки. Диссертацию недавно защитил, преподает, крутится как может, но дело свое не бросает.

Сергей Николаевич хлопнул себя по лбу. Так вот оно, решение проблемы! Вот кому можно было бы показать рукопись, а потом — доверить ее до лучших времен. Не вечно же будет длиться этот чертов кризис.

Воодушевленный этой идеей, Сергей Николаевич уже взялся за телефон, набрал знакомый номер и долго-долго слушал длинные гудки в трубке, пока не вспомнил, что сегодня суббота и на кафедре института, где преподает Алексей, скорее всего, никого. А живет он в подмосковной Щербинке и домашним телефоном до сих пор не обзавелся. Придется теперь ждать до понедельника… Но ведь и за два дня всякое может случиться! Сергей Николаевич принялся листать свою потрепанную записную книжку. Где-то здесь должен быть адрес.

Вилен Сидорович проснулся с тяжелой головой. В первый момент он никак не мог понять, почему сидит в кресле одетый и телевизор включен… Ах ты господи, старость не радость!

Солнце било прямо в глаза. Хотелось задвинуть шторы поплотнее, удобно улечься на старой скрипучей кровати и поспать еще часа два-три, а то и подольше. Но ведь нельзя — Крошка, увидев, что хозяин поднял голову, уже ходит кругами, тихо поскуливая. Вилен Сидорович посмотрел на старый будильник, что тикал на прикроватной тумбочке. Надо же, половина девятого! Никогда он не вставал так поздно.

Крошка села возле него и осторожно поскребла лапой по штанине. Морда ее выражала неподдельное страдание.

— Ну, иду я уже, иду, — проворчал Вилен Сидорович, поднимаясь с кресла. Все мышцы затекли от неудобной позы и теперь болели немилосердно.

Он покосился на собачку. Кто бы только знал, как его раздражает этот визгливый комок шерсти! Ни отдыха, ни покоя пожилому человеку — корми, гуляй… Зачем только их заводят? Дураки люди.

Во дворе, на асфальтированном пятачке перед подъездом, дворничиха Клава шустро размахивала метлой.

— Доброго утречка вам, Вилен Сидорович! — весело сказала она. — Погодка-то, а? Бабье лето.

— Какие бабы, такое и лето, — нахмурился он.

— Ой ты маленький. — Клава нагнулась погладить собачку.

Крошка доверчиво потянулась к ней черным влажным носом.

— Ах ты пушистик такой, ласковый! — Клава гладила белую шерстку, а Крошка все лизала ее загрубелые, в трещинах руки, как будто хотела отмыть их дочиста.

— Нравится — забирай себе, — вдруг сказал Вилен Сидорович совсем уж зло и сунул ей в руки поводок.

— Ой, чтой-то с вами? — растерялась Клава от беспричинно резкого тона.

— Уезжаю я. К сестре, в деревню, — вдруг неожиданно для себя самого выпалил Вилен Сидорович. И добавил: — Насовсем.

— Ну, так собачку бы с собой взяли! Пусть она там по травке побегает.

— Там собаки на цепи сидят, а не хлеб жрут зря. И люди их не для баловства заводят! — Вилен Сидорович возвысил голос. Почему-то сейчас он действительно поверил, что уехать в деревню к сестре Маше и правда было бы хорошо. А что? Тихо, ни тебе телевизора, ни метро, ни наглой молодежи… Он и думать забыл, что сестра уже пять лет как умерла.