Заступа - Иван Белов

Он первым заметил призрачную фигуру и остановился как вкопанный.

– Ты чего? – недовольно буркнул Федор. – Ох, епт…

Высокая, худенькая, очень красивая женщина с тонкими чертами лица стояла по пояс в трясине, в десятке саженей от них, увитая клочьями гнилого тумана. Черные волосы, перехваченные алой Федькиной лентой, роскошной гривой спускались на плечи и падали на крупную обнаженную грудь. Женщина ласково улыбнулась и пальцем поманила к себе.

– Не вздумай, – шикнул Бучила парню и повысил голос: – Ты бы прикрылась, тварина болотная, а то я с дитем.

Странная женщина повторила приглашающий жест.

– Может, надо помочь? – прошептал Федор. – Ведь зовет.

– Ты совсем, что ли, дурак? – умилился Рух. – Ах да, чего это я? Умные дома на печке сидят.

Женщина подвинулась ближе. Тяжелая грудь заманчиво колыхнулась. Болотная вода осталась спокойной.

– Эй, шалашовка трясинная, ты целиком покажись, – попросил Рух.

Голая красотка смущенно отвела взгляд и отрицательно покачала головой.

– Не хочешь? Ну и вали в жопу. – Бучила сплюнул и потащил засмотревшегося Федора прочь.

– Какая красивая! – Федька оглянулся через плечо. Женщина тянула руки, плаксиво корча лицо.

– Нет ничего опасней красивой бабы, – поделился житейской мудростью Рух. – Ну, кроме красивой бабы, встреченной ночью на проклятом болоте.

Женщина некоторое время преследовала их, а потом внезапно отстала. Бучила сначала обрадовался, не сразу догадавшись, что дело нечисто. По сторонам чуть слышно похлюпывало, несся стрекочущий шепоток, запахло тухлым мясом и мокрыми шкурами. Чертова баба уступила добычу охотникам покрупней. Между ободранных голых берез мелькали приземистые быстрые тени.

– Видел? – напрягся Федор.

– Жряки-трупоеды сели на хвост, – спокойно объяснил Рух, хотя внутри его колотило. – Поганые твари.

– Нападут? – испугался Федор.

– Дождутся, пока я ослабну, тогда жди беды, – подтвердил Бучила, спотыкаясь о влажные кочки.

Федька надрывно, с присвистом задышал. В обычное время жряки Руха бы нисколько не испугали. Трусливые костлявые выродки с отвисшими пузами и рыбьими зенками, питающиеся падалью и болотным гнильем. Ничего страшного, пока не навалились толпой.

Ломаные фигуры появились впереди и перекрыли тропу. Жряков было больше десятка. Они сидели на корточках, пялясь огромными пустыми глазами. Склизкие, покрытые язвами и наростами тела блестели в призрачном лунном свете. Сукины дети. Бучила неловко соскользнул в трясину, дно было вязким и мягким, жердь помогала найти дорогу, но долго продолжаться так не могло. В фосфорных всполохах гниющих лесин болото переливалось сине-зеленым. Бучила одолел шагов сто и чертыхнулся вполголоса, увидев покрытое ряской круглое озерцо. Воняло трупами. Грязная жижа булькала, выпуская на поверхность пузыри и множество тонких, извивающихся жгутов. Позади тревожно вопили жряки. В озере плавали раздувшиеся, напитанные влагой тела. Рух опознал пару трупоедов с характерно выпирающим позвоночником и широченными лапами, предназначенными скакать по болотам; похожую на вывернутую наизнанку жабу трясинную шушмору и невесть как угодившего сюда лося с громадой ветвистых рогов. Самое интересное, тут же нашлись Тимофей и Анисим. Копали́ неподвижно сидели в воде, уронив головы между колен, оплетенные склизкой паутиной тонких корней. Вот, значит, и свиделись…

– Не дергайся. – Рух придержал Федора.

– Живые? – задохнулся парень.

– Хер его знает, и проверять не советую, давай краешком ухо… – Рух договорить не успел.

Тимофей задрожал, перевалился на четвереньки и пополз к ним, разевая рот и утробно мыча:

– П-помоги… Пмоги…

Анисим задергался театральным болванчиком и попытался окунуть голову в воду. Корни натянулись, удержав копаля от самоубийства. И это были не корни. Десятки тоненьких щупалец впились в размягченную плоть, перегоняя соки и кровь таящемуся в яме хозяину. Тимофея потянуло назад, он боролся, одно щупальце оборвалось с противным хлопком, брызгая алыми каплями.

– Помогите!

– Я бы и рад, да в рот тебе ягоды, Тимофей. – Рух отступал, толкая Федьку прочь от закипевшего озера. На поверхности выступил чешуйчатый гребень, сотни жгутиков слепо зашарили, собираясь в мерзкие, извивающиеся клубки.

– Ходу, Федя, ходу!

Они рванули по болоту что было сил, проваливаясь, запинаясь и падая. Трясина взорвалась облаком щупалец и тут же утихла. Сытая тварь не решилась преследовать беглецов. Жердь с размаху ушла в топь целиком, и Бучила едва не провалился в бездонную пасть. Слева и справа жадно хлюпала смрадная жижа. Дальше пути не было. До спасительной полосы деревьев оставалось меньше полуверсты. Черные кроны насмешливо шептались под налетающим ветерком. Рух заметался, разрезая грудью жидкую грязь. Сзади орали жряки, впереди приглашающе булькало вязкое месиво. Рух запаниковал и сунулся напролом, хватанув ртом головастиков и тухлой воды. Остервенело дернулся и вылез на свет, отплевываясь и глухо рыча. Раньше много думал о смерти, что-то геройское представлял: как будет защищать до последнего вздоха село, например, или падет в жаркой схватке с голыми бабами и крепким вином. А тут, надо же, придется захлебнуться в говне. Стыдища какая…

Обнаженная красавица с алой лентой в волосах бесшумно выплыла из темноты. Прекрасное лицо было встревожено, движения резки и порывисты. Она оглянулась и замахала руками, подзывая к себе. Ага, точно, ищи дураков!

Рух собрался послать ее на хер, но не успел. Мимо горбатой цаплей прочавкал Федька и полез к чертовой бабе. Глаза горели, губенки сжались в решительную черту.

– Куда, м-мать? – крикнул Рух и удивленно замолк. Федька херачил по воде аки посуху, погружаясь в зловонную бурду едва до колен. Болотная женщина плавно отплывала назад. Бучила, матерясь на чем свет стоит, опрометью бросился за Федькой по следу из взбаламученной ряски и орущих лягух. Под ногой обнаружилось твердое. Рух чуть не завопил от восторга. Что, суки, взяли? Красавица двигалась медленно, терпеливо ждала, а когда они теряли стежку, возвращалась и указывала узкую прерывистую тропу. Окаемка темного леса взметнулась над головой, и Бучила с Федькой упали на берегу. Парень шумно проблевался, стоя на карачках и мотая башкой. Рух обнял милую твердую землю и клятвенно пообещал себе не приближаться к любым болотам ближе чем на версту. Когда он обернулся, только круги шли по воде. Неожиданная спасительница ушла.

– Хер ли отдыхаешь? – просипел Бучила, пробуя встать. – Жряки подоспеют, кишки по закоулочкам полетят.

Его повело, и Рух снова упал, палящая боль стегнула кнутом. Совсем близко завыли и застонали трупоеды, почуявшие добычу. Мглистые трясины так и не разжали смертельную хватку.

– Заступа, Заступа! – Федька плакал, тормоша обмякшего упыря. – Заступа!

Рух слабо ворочался. Жряки приближались, гоня впереди себя волну затхлого смрада. Федька утерся, выхватил нож и, тихонько поскуливая от страха, резанул вены на левой руке, направив горячие струи в лицо упырю. Бучила поперхнулся, кровь хлынула в глотку, он пил, жадно давясь и отфыркиваясь, чувствуя, как отравленное тело наливается силой и возвращается к жизни. Как было уговорено, взял Рух от всякой добычи, крови Федькиной, десятую часть. Месяц хищно скалился в разрывах пепельных туч. Болото стонало. Рух встал, опираясь на меч. Ночь клубилась вокруг, прижимаясь ласковой сукой и жадно облизывая лицо. Каркали вороны. Рух улыбался, отдаваясь мраку и жажде. Совсем рядом под когтистой лапой треснула ветка. Тьма сгустилась, пожирая тени и призрачный свет, и в этой ледяной темноте пряталась смерть. И когда жряки пришли, тварей поджидал поганый сюрприз.