Колония нескучного режима - Григорий Ряжский

— Мэгг, пусть Брайан зайдёт. Немедленно, — и отпустил кнопку на пульте связи.

Последующие два дня Нора порхала лёгкой птахой. Откуда-то взялись силы, недостаток которых она испытывала все последние годы. Не переставала думать о Джоне, несколько раз они связывались с квартирой в Кривоарбатском, но каждый раз Гвидона не заставали, а Таисия Леонтьевна была не в курсе новостей. Зато кричала в трубку, пытаясь преодолеть плохую слышимость:

— Присонька, девочка моя, ты, как родишь, скоро обратно? Мы совсем заждались, Гвидон сам не свой, переживает, хочет, чтобы девочка обязательно получилась! Ты уж постарайся, деточка, не подведи! Он уже и имя придумал, только не говорит, боится сглазить!

— Сглазить? — переспросила Прис. — Это что значит?

— Это значит, мы тебя ждём и ничего не бойся! Это глупое слово, оно для тебя совершенно лишнее! И передай, пожалуйста, привет Тришеньке. Она такая милая… Я тут недавно по нашему переулку шла, мимо десятого дома, так Мельников Виктор Константинович интересовался: как, спрашивал, девушки мои поживают, сестрички неотличимые!

— Передайте ему, как рожу и приеду, обязательно о нём напишу, в «Обсервер Мэгэзин». Или в мамину газету по крайней мере. Мама теперь у нас большой босс, и газета у неё крупная. Так что всё у нас хорошо, Таисия Леонтьевна. А если Гвидон что-нибудь узнает про папу, пусть обязательно нам позвонит. Ладно?

Пару раз Триш пыталась дозвониться по номеру мастерской на Октябрьской, так, на всякий случай, но там не брали трубку. Идея же позвонить Мире Борисовне даже не могла прийти ей в голову, особенно после того, что имело место на Серпуховке. В общем, ждали звонка из Москвы, понимая, что заминка носит вынужденный характер, возможно, в связи с отсутствием папы в городе. Или Гвидона. Или Юлика. Или что-то подобное.

Два дня, проведённые Джоном в Жиже, сняли первое напряжение от того, что так скоротечно произошло с ним буквально в считаные дни. В тот вечер, когда его доставили в деревню, позднее, после того как они отправили восвояси Ниццу, Юлик и его тесть крепко поддали. Пока пили и закусывали, Шварц его особенно ни о чём не расспрашивал, хотя и был соблазн потерзать вопросами. Но понимал, что человеку требуется ощутимый передых после того, что на него опрокинула нелёгкая фортуна. Джон пил и быстро хмелел. А захмелев, отрубился, там же, в мастерской, где Шварц и организовал импровизированный стол у камина. Юлик беспокоить его не стал, притащил перину, подушку, перевалил практически бездыханное тело тестя на мягкое ложе и укрыл сверху ватным одеялом.

На следующий день, снова ближе к вечеру, они повторили попытку противостоять тёти-Марусиному самогону. И снова Джон этой удивительной мутной влаге воспротивиться не сумел. Проспал до следующего полудня. И лишь на третий день Шварц стал системно приводить Харпера в надлежащий вид. Нагрел в баке горячей воды, перелил в ванну, добавил холодной. Сказал, мол, вылезайте из старой шкуры, Джон. Я вам сейчас всё чистое принесу.

Затем Юлик пожарил картошку на свином сале, с луком, и Харпер, пока не доскрёб сковороду дочиста, не выпустил из рук. Потом они пили правильный индийский чай, и Юлик рассказывал, опустив некоторые детали, о том, как они познакомились с Триш. При помощи старшей сестры. Джон слушал и смеялся. А потом они оделись потеплей и двинули в Москву, сначала пешком до Боровска, потом на автобусе до Балабаново, а уж затем на электричке до Москвы, до Киевского вокзала. Оттуда, не заезжая никуда, отправились на Центральный телеграф, звонить в Лондон. Заказали разговор и сели ждать, пока соединят.

Это был вечер того самого второго дня после разговора со Смитом, когда Нора ежечасно ощущала дополнительную силу в лёгких пташьих крылах. Домой в тот вечер принеслась после того, как накупила всего вкусного, чтобы забить холодильник: с тем расчётом, чтобы не бегать потом, когда разродится дочь и станет не до чего. Или позвонят от мистера Смита, и резко сменится доминанта. И тоже станет не до чего. Нужно будет бежать за новым паспортом и незамедлительно тащить документы в советское посольство, на визу. А у них, глядишь, там свой Новый год, который взамен нашего Рождества. И закроются, если вовремя не засунуть туда бумаги. Но чувствовала: заботы эти счастливые, в охотку, в радость, в удовольствие. В общем, влетела в квартиру, Приску чмокнула, потащила продукты распределять по полкам холодильного шкафа. В этот момент и началось. Приска, как ненормальная, ни с того ни с сего заорала из гостиной:

— Мам, кажется, я рожаю!!!

Отшвырнула пакеты, понеслась на дочерний зов. Приска корчится, вроде воды стали отходить, сама держится за живот, лицо бледное, видно, что ужасно боится и не понимает, что нужно делать.

— Так, спокойно! Быстренько одеваться и в машину. Я помогу. Ничего, время у нас есть, будь умницей, милая!

Именно в этот момент цепь замкнулась. Произошло соединение двух нужных контактов, и в квартире Норы Харпер раздался телефонный звонок. Из Москвы. На том конце ответа ожидал недавний заключённый Джон Ли Харпер. Он ждал, пока его жена Нора Харпер поднимет трубку. Его потряхивало и слегка качало, в том числе и от вчерашнего мутноватого Юликова первача, и от холодной и по-тусклому беспросветной, бесконечно длинной русской зимы, к которой он так и не привык. И от того, что он больше не зэк и не шпион, а полноправный советский гражданин в пальто из буклированного драпа, произведённого фабрикой имени Петра Алексеева. И от того, что девочки его, Триш и Прис, теперь будут рядом с ним, на этой новой его родине, безвозвратно отнявшей у него одиннадцать лет жизни. И Нора… Оттого, что сейчас он услышит её голос…

Услышав звонок, Нора поначалу кинулась, но отмахнулась:

— Потом, всё потом!

Однако телефон настырно продолжал трезвонить. Нора лихорадочно собирала вещи: не забыть это, прихватить то, плюс запасные салфетки, там могут не всё предусмотреть, а на первое время непременно нужно. Так, что ещё? Ничего «ещё» не набиралось. Прис за это время успела одеться сама, накинув на широченное «беременное» платье шубу и сунув ноги в меховые боты. Приохивая, натягивала на голову вязаную шапочку. Всё! Можно было спускаться к автомобилю. Однако телефон, как ни странно, не умолкал. Нора чертыхнулась и подхватила трубку:

— Да, слушаю!

В первый момент на другом конце постояла тишина, и Нора уже хотела швырнуть трубку на рычаг и ехать, но там зашипело и раздался голос, который выговорил всего три слова. Те самые три: «Нора… Нора моя…» Этот голос она не могла бы спутать ни с одним другим голосом на свете. И это мог сказать только один человек на всей земле. Так он шептал, когда нежно касался её кожи… её груди… и потом… когда продолжал своё неспешное путешествие вдоль любимого тела жены, при свете недосягаемо-изумрудных звёзд, обрамленных белым проёмом крашеного окна в их замечательном доме в Хосте…

— Джон!!! — заорала она, словно её должны были услышать на другом конце вселенной. — Джон! Это я, Нора! Джон, ты слышишь меня?!!

Из трубки снова зашипело, и вслед за этим раздался характерный треск и резкие щелчки. Но через возникшие на линии помехи ей все равно удалось услышать слова. Его слова. Его голос: «Я люблю тебя, Нора. Ты слышишь меня? Я люблю тебя, девочка моя!..»