Тайна Черной горы - Георгий Свиридов

В ответ из-за двери донесся яростный вопль и отборная матерщина.

– Рога поломаю!.. Мать твою за ногу да об стенку!..

Казаковский узнал его. Узнал по голосу. В дверь ломился тот, рыжебородый, которого он свалил сегодня вечером на дороге перед поселком. Палец замер на спусковом крючке, деревенея и каменея. Казаковский с усилием удерживал себя, чтобы не сорваться. Он чувствовал, как теряет власть над самим собой, что он действительно может совершить что-то непоправимо страшное. Убить человека. Что о нем подумают?! Начальник убил своего рабочего. Пьяного дебошира. А все же рабочего экспедиции. И еще подумал о том, что вооруженный всегда сильнее невооруженного. О том, что в руках того, рыжебородого, имелось что-то тяжелое, скорее всего, даже топор, он не подумал.

Чертыхнувшись, выбросил пистолет под кровать. Подальше от соблазна. Была не была! Рванул крючок, распахнул дверь:

– А ну, заходи!

– Я тебя счас разнесу пополам и на четвертушки!.. – Рыжебородый влетел в комнату, взмахнул топором. – Счас!

Казаковский, вскинув руки в боевое положение, привычно и быстро, словно он и не прекращал боксерских тренировок, мгновенно отклонился, сделал шаг в сторону, как бы уступая дорогу, и в следующую секунду нанес короткий хлесткий крюк сбоку по открытому корпусу, по солнечному сплетению, а потом второй рукой, снизу вверх по заросшему пушистому подбородку.

Не выпуская из рук топора, рыжебородый сделал машинально пару бессвязных шагов в комнату и тяжело упал на пол, рухнул лицом вниз, словно подрубленный ствол крупного дерева.

В распахнутую дверь на свет электрической лампочки густым роем устремились комарье и мошка, ночные белокрылые бабочки.

– Нокаут! – произнес Казаковский, как бы оправдываясь, словно действительно был в чем-то виноват.

Эля, прижимая к груди сынишку, бледная, с широко раскрытыми глазами, смотрела то на своего мужа, то на крупного мужика, который бревном растянулся перед ней на полу, на его крупную темную руку, сжимавшую топор.

Евгений перехватил ее взгляд. Нагнулся и отобрал топор. Швырнул его под кровать, куда забросил и пистолет. Потом, поправив очки, посмотрел на жену, растянул губы в улыбке:

– Вот и все!.. А ты испугалась!..

Эля не утерпела. Слезы поползли по щекам. Она беззвучно зарыдала. Пережитые минуты отражались страхом в ее глазах.

– Женечка!.. Уедем отсюда!.. Давай уедем…

Пес, грозно скалясь, рычал в дверях, не сводя горящих глаз с распростертого на полу рыжебородого. В комнате неприятно запахло спиртным перегаром.

Казаковский подошел к жене, обнял ее и сына.

– Ну, что ты, Эль!.. Стоит ли из-за такого пустяка расстраиваться?

– Я не смогу… не смогу долго тут жить…

– Успокойся, милая, успокойся, – он погладил ее по голове, потом потрепал вихры сынишки. – Ты ж не испугался, правда?

– Только чуть-чуть, пап…

На шум и крики прибежали соседи, чьи дома находились невдалеке. Сонные, растерянные, наспех одетые. С палками и топорами в руках. Один с охотничьим ружьем. Готовые к решительным действиям.

– Евген Саныч, что случилось?..

– В порошок сотрем любого!

– А я думал, что медведь ломится. Схватил ружье, бегу сюда и тут только вспомнил, а патроны-то у меня все с дробью мелкой, на пернатую дичь…

– Надо проучить хоть одного как следует, тогда пьянчуги и бичи поуймутся хоть немного!

Рыжебородого тут же опознали. То был Венька Кмарь, из бригады канавщиков, которую возглавлял Михаил Максимов, по прозвищу Михмак Кривоносый. Бригада недавно создана, числилась на приличном счету, работала прилежно, охотно шла на трудные и далекие от поселка объекты, лишь бы была высокая оплата, и в то же время канавщики постоянно устраивали гульбища, пьянствовали, затевали драки и картежничали…

Казаковский успокоил ярых сторонников быстрой расправы, не дал чинить самосуд. Веньку, который все еще не приходил в себя, за ноги выволокли из дома. Принесли зажженный фонарь «летучая мышь», подвесили на ветку ели, под которой лежал канавщик. Окатили его холодной водой. Венька пришел в себя. Приподнял голову, потряс ею, словно сбрасывая с себя тяжесть, открыл глаза, ошалело и растерянно огляделся, смутно воспринимая действительность. А когда понял, увидев хмурые лица, палки, топоры и ружье, в страхе за свою шкуру попятился, пополз назад, ерзая задом по траве, пока не уперся спиной в корявый ствол дерева. Закрылся руками, подняв локти.

– Леший попутал, братаны… Виноват!.. Спьяна все… Пощадите!.. Только не до смерти!.. Не до смерти…

В эти секунды Венька Кмарь мысленно проклинал и бригадира Михмака Кривоноса и его дружка Андрея Кряча, по прозвищу Молчун, которым он задолжал большую сумму денег, проиграв их в карты, и что тот картежный долг опутал его канатами на многие будущие зарплаты вперед и то, что он, в отчаянии, когда уже нечего было ему ставить на кон, ставил «на начальника», что остановит его машину и прокатится, что «нагонит на того страху»… Об убийстве не было и речи! Но разве сейчас докажешь этим, которые его взяли в кольцо, угрожая расправой?..

– Пощадите!.. Спьяна все!.. Не по злому умыслу, а по дурости…

– Встань! – велел Казаковский. – Никто тебя бить не собирается.

– Судить его надо, да по всем строгостям! – раздались голоса. – В милицию отправить!

Казаковский, конечно, понимал, что рыжебородый за свои действия вполне заслуживал сурового наказания. Но он понимал и то, что в таежных условиях, как бы там ни было, надо привлекать каждого человека на свою сторону, а не отталкивать, не озлоблять, и вслух сказал, глядя ему в лицо:

– Два раза нарывался на мои кулаки. Так? Смотри у меня! – погрозил пальцем. – На третий раз пощады не будет, так и знай! Понял?

– Понял, товарищ начальник, – Венька шмыгнул по-мальчишески носом, утерся ладонью. – Как не понять, товарищ начальник… Леший попутал, с перепою все…

– А теперь уходи, – сказал Казаковский. – Чеши отсюда!

Венька Кмарь, не веря в свое счастливое спасение, робко шагнул вперед. Перед ним расступились, выпуская из круга. Он сделал еще пару шагов и пустился бежать в спасительную темноту.

На следующее утро приказ, перепечатанный и размноженный, скрепленный подписью, приобрел силу закона. Содержание его было необычным. В нем говорилось, что недопустимо начальнику экспедиции барахтаться в самотеке текучки, что он должен, в силу возложенных на него обязанностей, возвышаться над ходом повседневности и собой не подменять своих подчиненных. Отныне начальник будет заниматься только первостепенными и перспективными проблемами и, начиная с сегодняшнего числа, отказывается решать вопросы, находящиеся в компетенции нижестоящих руководителей.