Передвижная детская комната - Евгений Меньшенин

«Да».

Миша понял, что он плачет. И почему ему было жалко этого пса? Ведь он даже его и не знал? Ну подумаешь, псина. Он ведь и людей не жалел, почему же из-за какой-то там овчарки ему стало так плохо?

Да потому, что собаки всегда относились к нему хорошо. Даже незнакомая псина, которая лаяла на всех прохожих, при его приближении виляла хвостом и клала свою голову ему в руки, доверяла. А все потому, что они что-то в нем чувствовали, что-то видели. Что-то, о чем больше никто не знал. Люди Мишу не любили (теперь и Маша тоже), собаки любили. А он что? Предал их. Предал тех, кто хорошо к нему относился. Мерзко, низко, ужасно.

Плакса. Нытик. Убийца, правда, это уже комплемент.

Он молчал. А что говорить? Теперь уже нечего.

Следующий капкан через двести метров. Сделай то же, что и в прошлый раз.

«Они не клюнут во второй раз».

Да, знаешь, ты прав. Не клюнут. Тогда… Тогда не трать время зря. Пробеги рядом, может, они его и не заметят. Может, случайность окажется на твоей стороне. Левее. Вон, видишь, бугорок травы? Да, это он. Осторожно, косолапый, не наступи на нег…

Бам!

Ну ты идиот! Ты гребаный дебил!

Но Миша не слышал ее. Его голову заполнил вой. Он выл во весь голос, как вожак стаи.

– А-а-а-а-а! Черт, мама-а-а-а!

Его так шатало из стороны в сторону, что он все-таки наступил на капкан. Дед Ероха будет рад. Точнее, был бы рад, если бы его не привлекли к ответственности за того походника. Дед ведь не слишком утруждал себя, чтобы утаить покупку капканов, отпечатки пальцев, и ни от кого не скрывал, что ставил их лично своими руками. Когда полиция пришла в его дом, он с гордостью сказал, что взял борьбу против наглого вора в свои руки. И эти руки заковали в наручники. Глупый дед. Но, может, теперь его отпустят? И еще премию выпишут? За поимку особо опасного преступника, который хитростью смог убежать так далеко от полицейских и собак. И как только этому маньяку удалось? Шестое чувство вело его? Но это чувство, видимо, проглядело капкан Ерохи. Этому деду бы открыть фирму по установке капканов на экстрасенсов и шестичувственников.

Миша орал. Он рухнул. Жалкое зрелище. Он колотил руками по земле и крутился, как червь с оторванным задом. Или как маньяк-таксист со сломанной стопой. Капкан раздробил ему кости. Теперь его стопа стала не тверже мякоти из свежего хлеба.

Поздравляю тебя!

Мамаша кричала, но он кричал громче. Он орал так сильно, что закладывало уши, и мамкин голос тонул в этой пучине. Он орал и орал. Кричал, пока не сорвал горло. А потом кричать стало больно. И он заткнулся. Тишина не наступила. По лесу разносился звук каких-то механизмов, каких-то двигателей. Что-то стучало, бухало, ухало, шипело.

Бам, справа. Он повернулся. Только лес, никаких машин.

Бах, слева. Он посмотрел туда. Его лицо выражало недоумение. Не самое уместное выражение, когда ты лежишь с ногой в капкане. Надо бы плакать и пытаться раскрыть металлические челюсти, но Миша только вертел головой, будто хотел поймать взглядом тени на краю зрения, в периферии. Направо, налево.

Идиот!

«Откуда этот звук?»

Пустоголовый болван! Переросток!

«Мама, откуда…»

Ты поплатишься за это.

Ее голос стал другим. Он стал грубее. Обычно голос мамы можно было сравнить с буханьем бочки, по которой били деревянной лопатой, но теперь он превратился в напильник, стачивающий в этой самой бочке шероховатости, а таких было много.

«Мама».

Заткнись! Ты меня разочаровал. Ты всех разочаровал. На тебя смотрят с презрением. Ты уронил нашу гордость в грязь. Мы до последнего верили в то, что ты выберешься.

«Верили? Кто верил? Ты… Ты кто? Ты – моя мама?»

Да, я – твоя мама. Я, черт возьми, – твой отец, я все, что было у тебя, я тот, кто тебя породил, я тот, кто породил каждого. Ты оказался ленивым трусом, даже от полиции не смог убежать. От тебя требовалось немногое — подчиняться приказу и сбежать. А ты развязал тут демагогию и угодил в капкан! Этот капкан был не для тебя!

«Это не мама…»

До Миши донеслись голоса. Потом лай. Он не прекращался. Собаки были в бешенстве.

«Они знают, что я сделал. Они ненавидят меня. Полицейские не будут в меня стрелять. Они отдадут меня псам на растерзание».

Будь уверен. Они так и решили. Псы перегрызут тебе сухожилия на руках и ногах, и ты будешь лежать тут, раскинувшись, как один мой знакомый, распятый на кресте. А потом псы перегрызут тебе глотку, когда полицейские насмотрятся вдоволь. Дроны больше не преследуют тебя. Потому что им нельзя снимать то, что они собираются с тобой сделать. Чтобы их не обвинили в жестоком обращении. И люди это понимают. Они не хотят, чтобы ты попал в тюрьму. Никто не хочет платить за тебя. Все хотят твоей смерти. Чтобы тебя загрызли, сожрали, растерзали. Они идут. Уже близко.

Мише казалось, что голоса доносятся из-за соседнего дерева. Но звук машин – он был прямо тут, рядом с ним. Будто он сам сидел в этой машине и управлял ею.

«А что это за звук? Это так я слышу боль?»

Это идут за тобой наши. Они недовольны. И люди, и те, кто делал на тебя ставки вместе со мной. Но тебя заберут не раньше, чем псы перегрызут тебе глотку. Все будут наблюдать это. Все. Все хотят крови. И ты дашь ее нам. Дашь свою, раз не дал чужую.

«Я дам вам чужую, пожалуйста. Я не хочу в ад, не хочу к своей мамаше. Можно мне еще один шанс?»

Какой тебе шанс. Да ты и здоровенький-то никуда не годен. А сейчас ты – инвалид.

«Ну и что? Я буду одноногим убийцей. Как пират. Хрен с этой ногой! Зачем она мне? У меня есть две руки! Пожалуйста».

Лай близко. Очень близко. Миша увидел бегущие за деревьями тени. Они его догнали.

«Пожалуйста, пожалуйста. Я все сделаю. Я буду убивать, буду делать, как вы скажете, не хочу к мамке, она сведет меня с ума! Не хочу».

Дай слово, что будешь верен мне.

Миша увидел двух псов. Их отпустили с привязи. Они лаяли и неслись к нему, обнажив клыки. Клыки сверкали в утреннем солнце. Слюни стекали по челюстям. А вот и кинологи вместе со спецназом показались из-за кустов. В камуфляже и масках.

«Пожалуйста, я буду верен».

Верен до конца?

«Да».

Если ты обманешь меня, то эти псы покажутся тебе детскими игрушками.

– Да-а-а! – заорал Миша и выставил руки вперед, закрываясь от первой овчарки. Ее звали Грета, и она была подругой Марка, практически невестой. Они весело играли, бегали друг за другом и были самыми умными в своей группе. Все равнялись на них, все их уважали. Грета видела, что случилось с Марком. Она знала причину. Вот эта причина, орет на земле и закрывается руками. Но эти руки не толще соломы, она прокусит их в два счета, а потом доберется до лица этого человека, как он добрался до морды Марка.