Тридцать третье марта, или Провинциальные записки - Михаил Бару

— Это прялка моей мамы. И ткацкий станок ее, и вышитые рушники, что висят на стене, — тоже ее работы.

После такого вступления, уйти из зала я уже не мог. Потрогал и прялку, и станок и даже куклу-мальчика погладил по голове. Стало почему-то грустно. Уйдут (уже почти ушли) те, кто может сказать: «Это прялка моей мамы»… Зато придут на смену им другие и когда-нибудь, через сто или двести лет, новый экскурсовод мосальского краеведческого музея скажет посетителю:

— Это скафандр моего дедушки. В нем он высаживался на Марс или на Плутон.

И покажет вмятину на шлеме от плазменной сковородки бабушки.

Когда мы прощались, стоя на крыльце музея, я поблагодарил директора за интересный рассказ. Она посмотрела на меня пристально и сказала:

— А чего мне бояться. Я с завтрашнего дня на пенсии. Отдохну дома. Пора хоть немного для себя пожить.

Из-за ее спины выглядывала молодая и симпатичная женщина, которую директор отрекомендовала своей молодой сменой. Я понимающе покивал головой директору, а о молодой смене подумал:

— И не надейся. Каждый день, пока жива, она будет сюда приходить. Хоть билеты продавать, хоть чай заваривать, хоть полы мыть. И ты, конечно, будешь директором музея, но и она тоже им будет, а музей … музей замкнет ваш любовный треугольник, в котором нет и не будет ни одного лишнего.

Чем старше я становлюсь, тем сильнее хочется писать… нет, не мемуары. Мемуаров я не люблю. Представлять дело так, точно ты один д’Артаньян, а все остальные… неловко, а наоборот — глупо. Мне милее жанр исторических записок. Не тех, в которых описано заседание Государственной Думы или визит одного из наших президентов в какую-нибудь Европу с Америкой, но те, в которых описана жизнь человека частного, не государственного. Тут хороши подробности: что ели, с кем напились пили, кому проиграли в карты и чью коленку совершенно случайно потрогали под столом в гостях. Через сто… да что там — и через триста лет тебе эту коленку припомнят и поставят на вид.

Вообще говоря, наше время не оставило книг, по которым можно изучать как нас вот уже четверть века водят за нос по пустыне наши Моисеи Николаевичи и Авраамы Владимировичи. С более ранними эпохами историкам было проще: взял какую-нибудь «Малую землю» или «Возрождение» и изучай на здоровье эти, можно сказать, энциклопедии советской жизни. Теперь таких книг нет. Что же прикажете брать? Выражение «мочить в сортире» или «хотели как лучше, а получилось как всегда»? Эдак мы и до междометий докатимся. Впрочем, предисловие мое затянулось. Пора приступать к запискам. Пожалуй, я не стану писать всех записок сразу, а напишу для начала только фрагмент пятьдесят второй главы. Потом уж к этому фрагменту при желании можно будет приписать начало и конец.

Наступление нового, две тысячи десятого года, мы отмечали в деревне. Часов за пять до нового года начали резать салаты и нарезались клюквенной настойкой, привезенной одним из гостей из города Кашина. Время от времени во всей деревне отключалась электрическая подстанция, не выдерживая праздничного напряжения. Надо сказать, что праздничное напряжение в деревне почти всю зиму, поскольку аборигены еще со времен крепостного права отапливают свои жилища при помощи нехитрых устройств, называемых «козлами», которые присоединяют непосредственно к проводам на столбах. Нет, печи у этих козлов есть, но у них нет дров. То есть если бы кто-то им их привез и сложил возле печей… Но никто не привозит. Денег на покупку тоже нет. Нет топоров, пил, сил, бензина, чтобы поехать в близлежащий лес и попросту на… пилить этих самых дров. Да что дрова — денег не хватает даже на водку. Кстати, водка «Журавли», настоянная мною на перечной мяте с медом оказалась ничуть не хуже клюквенной настойки, а местами… На этикетке у нее было написано «продукт повышенной экологической чистоты». Что бы это могло означать? Не грязным пальцем деланная?

Потом мы смотрели по первому каналу мультфильм про двух кремлевских куплетистов. Представляю, как теперь принимает поздравления директор первого канала: сидит в чистых, сухих штанах, важно курит, пуская колечки, и качает ногой, заложенной за ногу секретарши. Держу пари, что еще за несколько минут до показа, даже после десятка согласований с вышестоящим начальством, был мокрый со страху и дрожал как мышь. Кстати, о мышах. У соседки по даче есть маленький песик. Из породы наладонников. Думали, совершенно городской и ест только йогурты с кусочками фруктов, а он вдруг победил в неравной борьбе мышь, вдвое превосходившую его в размерах, и немедля сожрал ее. Мало того, в благодарность за все хорошее принес хозяйке недоеденный мышиный хвостик с половинкой жопки. Вот я и говорю: наши-то куплетисты тоже маленькие и отважные по части пожрать. Хоть бы хвостик принесли. Не говоря уж о половинке жопки. Нет, если говорить о жопе вообще, то она у нас… и мы в ней… но это не совсем то, что хотелось бы.

И ведь что печальнее всего, когда приносят горячее, то на него уже никто смотреть не может, поскольку натрескались языка с хреном, малосольной селедки с луком, буженины с горчицей и всего подряд с майонезом и кетчупом. Вообще, майонез в русской кухне начала третьего тысячелетия точно надпись «Сделано в Китае» во всей остальной нашей жизни. Нет такого блюда, в которое его уже не добавили или вот-вот добавят. На этом месте опять выключилось электричество и в телевизоре умерли все наши Петросяны, Галкины, Басковы и Кобзоны.

К сожалению, разовое выключение не дает желаемого эффекта. Они там, внутри, как выяснилось, не умирают насовсем, а просто замирают. Если опять подать двести двадцать вольт, то они оживут. Хоть раз дать бы им туда, к примеру, пару киловольт. Потом вымести из ящика обугленные трупики и начать новую жизнь с чистого экрана.

Часам к трем утра, при свечах, сделали попытку перейти к сладкому. Самостоятельно этого сделать не смог почти никто. Некоторые из тех, кого тащили на себе более выносливые товарищи, умоляли, чтоб их бросили в горячем. Кстати, прекрасная водка «Маруся», которая и сама по себе содержит экстракт одуванчиков, настоянная дополнительно на ржаных сухариках и щепотке кориандра, приобретает вкус не просто клико, а клико-матрадура. Возвращаясь к горячему, могу сказать, что рюмка «Маруси» перед четвертью курицы, запеченной с антоновскими яблоками, точно горничная в полутемной прихожей будуара графини. [21]

* * *

Зимний воздух переполнен колючим молчанием елок на опушке леса. Только понаделает своим острым клювом дятел в этом молчании десяток-другой дырочек, глядь слышь — они уж и заросли все. Если остановиться и замереть самым сильным замиранием, то можно услышать, как еле-еле шуршат оставшиеся еще с лета на стеблях засахаренной инеем травы крошечные прозрачные скорлупки из-под разноцветных песен зябликов и малиновок, электрического жужжания стрекоз и шмелей, как помирает со смеху в своей норе мышь [22] , объевшаяся конопляным семенем, как катается она по полу и дрыгает лапками, как возмущенно стучат ей в стенку разбуженные соседи — пожилой крот и многодетная землеройка, как далеко-далеко в онемевшем от холода небе беззвучно летит неизвестно откуда и куда самолет, в котором сидит немолодой, с залысинами пассажир, жует с остервенением кусок каучуковой аэрофлотовской говядины и думает: — Ну почему, почему они послали меня?! Послали бы Иванова из планового — он бы за день все уладил. Или Петрова… Да что Петрова — послали бы Сидорова из бухгалтерии! Этот вообще договорился бы обо всем по телефону. Нашли, понимаешь, мальчика для командировок. Вот я им сейчас как напьюсь прямо в самолете — мало не покажется! Попляшут еще у меня…