Лиходолье - Елена Самойлова

Змеелов, даже не поздоровавшись, ввалился в комнату, торопливо захлопывая за собой дверь, закрывая ее на задвижку и рассыпая на пороге остро пахнущую чабрецом травяную смесь. Точно так же Вик поступил и с подоконником – вначале закрыл окна, отчего в комнате сразу стало темнее, а потом рассыпал остатки смеси из мешочка тоненькой полоской, будто подводя последнюю черту.

Повернулся, глядя на меня усталым, больным взглядом.

Я же смотрела на него шассьими глазами, и мне делалось жутко. Вокруг змеелова, почти полностью задавив некогда яркую синеву спокойствия, клубилась густая тьма, кое-где облепленная багровой паутиной. Гуще всего эта гадость оплетала левое запястье дудочника и тянулась куда-то в пустоту, шаря в воздухе едва заметно светящимися обрубленными кончиками, будто бы живыми щупальцами. Я невольно попятилась, оглянулась в поисках Ровининого посоха.

Что бы орденский музыкант ни притащил за собой из Лиходолья, здесь ему явно не место.

– Вик, – я осторожно окликнула затравленно оглядывающегося по сторонам дудочника, все еще сжимавшего в правой руке тоненькую, неожиданно изящную серебристую свирельку, – ты знаешь, что проклят?

– Да ты что?! – нарочито изумленно, с легкой истерической ноткой в голосе отозвался змеелов, стаскивая через голову ременную лямку дорожной сумки и роняя ее на пол. – А я, по-твоему, об этом не догадываюсь?

Он кое-как расстегнул истрепанный по краю плащ, бесцеремонно спихнул со стоящей у окна лавки аккуратно сложенные в стопку чистые полотенца и сел, глядя на меня исподлобья.

– Слушай, я смертельно устал за последние трое суток. Я посплю у тебя немного, а потом, если захочешь, уйду. Но сейчас я просто не в состоянии.

– Я вижу, – вздохнула я, разворачивая ромалийский посох и ударяя нижним концом об пол, так, что эхо от стука заметалось под потолком под перезвон золотых колокольчиков на браслете. Багряная паутина, слепо шарившая в воздухе, пугливо отпрянула и нырнула обратно в черное облако, сгустившееся над левой рукой дудочника. И ведь даже не разглядишь, что там, под этой тьмой, – метка, укус или что-то еще. – Оставайся.

– Спасибо. Наверное, я совсем опустился, если ищу убежища у золотой шассы. – Викториан коротко, хрипло усмехнулся, повалился на скамейку, даже не пытаясь снять грязный, испачканный камзол и, похоже, моментально провалился в сон, как в глубокую пропасть.

Я покачала головой, опуская посох и подходя ближе к дудочнику. Подобрала сброшенный на пол плащ, свернула его и кое-как подсунула под голову Викториану вместо подушки – тот даже не шелохнулся, заснул так крепко, что его сейчас не только перезвоном колокольцев, а и выстрелом из револьвера над ухом не разбудишь.

Да уж. Видать, и в самом деле прижало нещадно, если единственное место, куда он успевал добраться за помощью, – это мой дом. Как он меня разыскал, я непременно узнаю позже, когда Вик проснется, а пока…

Я подтащила табуретку поближе к лавке и уселась рядом с дудочником, тихонько напевая одну из любимых Ровининых песен. Да оставят тебя кошмары, змеелов. Спи. Потом разберемся с той дрянью, которая к тебе прицепилась. Если сможем разобраться.

Тихий стук посоха по доскам пола, плач колокольчиков на ромалийских браслетах.

Дыхание дудочника становится ровнее, бледное, осунувшееся лицо постепенно разглаживается. Черная тьма проклятия слегка рассеивается, будто бы звон ее отпугивал, как разлитая святая вода оголодавшего вампира.

Ох, и как я буду Искре объяснять, откуда Вик тут взялся и почему мы не можем его выгнать? Как мне сказать вспыльчивому, легко злящемуся харлекину, что есть просьбы, в которых нельзя отказать? Ситуации, когда невозможно не помочь?

Потому, что, если не поможешь сегодня просящему защиты или избавления, то завтра, послезавтра, а может, и через полгода или год от тебя отвернется удача в тот самый миг, когда она будет тебе нужней всего. Меч сломается, не успев отвести смертельный удар, подвернется нога, когда будешь уходить от погони, враги нападут именно в тот момент, в который ты меньше всего готов дать отпор.

Все сделанное и несделанное вернется к тебе. Иногда в точности, а иногда и с лихвой. Дудочник уже отпускал меня дважды, оба раза – по собственной воле, тем самым уберегая меня от опасности быть пойманной, когда я была не готова сражаться за свою жизнь. Сейчас его судьба в моих руках – он пришел ко мне проклятый, обессиленный, неспособный встретить своего преследователя лицом к лицу и уж тем более – драться со мной или с Искрой. Он знал, что рискует, знал, что два нелюдя могут весьма неласково его встретить и выгнать на улицу, где усталость не позволит ему противостоять проклятию. Знал – но все равно пришел, потому что идти ему было больше некуда. Значит, на этот раз моя очередь сохранить ему жизнь, пока он не будет готов за нее биться.

Я глубоко вздохнула и положила дудочнику на лоб прохладную, покрытую золотой чешуей ладонь.

Когда-нибудь ты тоже умрешь, Викториан, как и любое живое существо.

Но не в этот раз.

На берегу Соленого озера было прохладно, спокойно и почти тихо. Со стороны общественной бани, выстроенной на пологом галечном берегу, тянуло сладковатым печным дымом. Раз или два настежь распахивались ставни, и тогда до меня доносился заливистый женский смех, перемежающийся с мужским басовитым хохотом. Как оказалось, не все горожане используют бани, только чтобы помыться, – отдыхают в них тоже с размахом. То проводы холостяцкой жизни устроят, да так, что до глухой ночи над озером плывет густой пьяный смех и мужские голоса, то, напротив, девичья компания придет с гаданьями, грустными песнями да нарочитым плачем. Эти медовуху почти не пьют, голыми в прохладное озеро скакнуть не торопятся, но и не спят до самого утра.

Я невольно улыбнулась собственным мыслям – неудивительно, что желающих заселиться в свободную половину дома, стоящего на берегу озера, не оказалось. Когда соседи – стая гремлинов, а тишина над водой – это скорее исключение, чем правило, то любой разумный человек пойдет искать место поспокойнее, пусть и похуже. Но мы-то с Искрой не люди…

Красноватый солнечный диск тем временем все ниже клонился к горизонту, тени становились все гуще и темнее, и я начала с некоторой опаской посматривать в сторону бани. Приближались сумерки, а вместе с ними, если верить дудочнику, приходит преследующая его тварь. Викториан очень неохотно и очень кратко поделился со мной впечатлениями от встречи с этим созданием – как оказалось, он его и не видел толком. Слышать слышал, несколько раз ощущал холодок на затылке, тяжелое, нетерпеливое дыхание над самым ухом, но каждый раз не спешил оборачиваться. И правильно, в общем-то, делал – когда к человеку прилипает проклятие, приманивающее какую-нибудь хищную тварь, редко когда смерть наступает сразу. Обычно тварь несколько дней кружит где-то поблизости, пугая жертву и иногда доводя ее до сумасшествия, наслаждается страхом, превращая его в прелюдию к пиру. Змеелов, как я поняла, на своем веку чего только не повидал и потому накрепко запомнил, что, если что-то сверлит взглядом затылок, если хрипит и дышит в спину, не пытаясь сразу же открутить тебе голову, то сначала надо достать оружие и, по возможности, пустить его в ход и лишь потом обернуться. А то и не оборачиваться вовсе…