Карибский брак - Элис Хоффман

Она дала мне денег и попросила купить патоку и сахар, а также мяту и орехи, но немного. Она хотела, чтобы Хелена Джеймс приготовила к моему следующему визиту особый торт.

Когда я купил все, что мадам хотела, она попросила меня проводить ее домой. Мы шли медленно – сначала молча, затем она заговорила:

– Худшее, что может случиться с человеком, – это потеря ребенка. Когда мой младший сын умер от желтой лихорадки, ему было столько же лет, сколько тебе, двенадцать.

Я порадовался, что она прибавила мне целый год.

– На следующий год я потеряла другого сына, четырнадцати лет. Я закрыла все окна, не выпускала его на улицу, и все равно лихорадка ухитрилась прокрасться к нему в комнату. – Она понизила голос: – Это была судьба, и я не могла бороться с ней.

– А ваша дочь? – спросил я.

– Она жива, спасибо уже за это.

Но за все время, что я был знаком с ней, мадам Галеви не получила ни одного письма из Чарльстона. Она писала дочери, я относил на почту несколько ее писем, но ответов не было. Мне хотелось вскрыть какое-нибудь из ее писем и посмотреть, что она пишет дочери, но я не осмеливался сделать это.

– Твоя бабушка тоже потеряла ребенка, – сообщила она мне на этот раз. – Я даже не уверена, что твоя мать знает об этом. Мальчик умер в тот же день, когда родился. Я была ее подругой и присутствовала при этом, видела, как она плачет. Она нашла некоторое утешение, взяв на воспитание мальчика, которого бросили родители. Твоя бабушка любила его, как собственного сына, и делала для него все возможное. К сожалению, кончилось все не совсем благополучно. Хочется видеть в своем ребенке только хорошее, а когда увлекаешься, то не замечаешь недостатков. Возможно, она избаловала его. Он растратил большое количество денег, принадлежавших семейной компании, – частично из-за того, что плохо вел дела. А также, я думаю, из-за азартных игр. Ты когда-нибудь был на петушиных боях?

Случалось несколько раз. Эти бои устраивали каждый вечер и в выходные дни. Однажды я стоял вместе со школьными приятелями в задних рядах и наблюдал за тем, как их отцы и старшие братья делают ставки, решая, какой из петухов победит, а какой будет убит. Однажды кровь петуха брызнула на мои туфли, и я почувствовал, какая она горячая. Не менее разгоряченными были и сами игравшие. Но я понимал, что мадам не одобрит этого, и потому сказал:

– Я слышал о них.

– Ну да, разумеется, – рассмеялась она. Скрыть от нее что-нибудь было невозможно. – Ну так вот, приемный сын моей лучшей подруги был обаятельным мальчиком, но мать бросила его, как только он родился, и это, очевидно, не прошло для него даром. Я говорила подруге, что надо быть с ним построже, но она не могла. Я рассказываю тебе все это потому, что у Жестины есть дочь от него. Он любил Жестину, но его мать не разрешала им жениться, и он не мог сделать это против ее воли. Жестина не принадлежала к людям нашей веры, среди которых он вырос. Но это не помешало ему произвести вместе с ней ребенка на свет. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Я кивнул. Я знал о сексе столько же, сколько знают все одиннадцатилетние мальчики, и даже немного больше, потому что мой друг Илайджа разъяснил мне все это детально.

– Это было ошибкой, – сказала мадам Галеви. – Но когда делаешь ошибку, то отвечаешь за нее, должен ее исправить. Ты согласен?

Я пробормотал, что согласен, и она продолжила:

– Он уехал, и на этом можно было бы поставить точку, если бы он не вернулся. У них с женой не могло быть детей, и это они увезли дочь Жестины.

– Разве можно взять и увезти кого-нибудь? Это же кража, – сказал я.

– Тебе всего двенадцать лет, – отозвалась мадам. Я и на этот раз не стал поправлять ее. – Тебе известно, что у женщин мало прав? А у африканцев еще меньше. Людей крадут ежедневно. А в данном случае некоторые считают, что девочке лучше там, где она сейчас.

Было очень жарко, и мадам остановилась, опираясь на свою палку и прислонившись к стене дома, мимо которого мы проходили. И дальше на всем пути она время от времени останавливалась, чтобы передохнуть. Наконец, совсем устав, она присела на каменную ограду фруктового сада. На дереве сидели несколько попугаев, их ярко-зеленое и алое оперение мелькало среди листвы.

– Когда я была девочкой, эти птицы летали сотнями, – сказала мадам Галеви. – Ты, наверное, думаешь, что мне сто лет и я уже не помню, что было в молодости. А ты сознаешь, что тоже состаришься?

– Наверное, я умру еще до этого, погибну в бою или от несчастного случая. – В моем будущем я представлял себя героем, а не стариком с длинной бородой. – Может быть, на корабле. Или в горах.

– Вряд ли. Ты тоже состаришься, будешь сидеть на какой-нибудь каменной ограде и тогда вспомнишь обо мне.

Когда мы дошли до ее особняка, я спросил, куда увезли дочь Жестины.

– В Париж. Не знаю, жива ли она еще. Много лет прошло. Люди иногда умирают, знаешь ли. Ты этого не ожидаешь, но это случается, и ты не можешь вернуть их.

Мы прошли на кухню. Миссис Джеймс взяла продукты и спросила мадам, о чем она думает, разгуливая по городу в такую жару. В такие дни люди часто теряют сознание. Мадам должна сидеть дома, отгородившись ставнями от солнца.

– Я должна была рассказать мальчику эту историю до конца.

– Но это же еще не конец, – сказал я. – Вы не знаете, в Париже она сейчас или где-нибудь еще?

– Это конец моей истории, – сказала мадам Галеви. – У Жестины своя история, у меня своя. Некоторые люди умирают неожиданно, словно их сердце взрывается. А другие угасают медленно. Они ходят годами, словно еще продолжают жить, пока не становится ясно, что от них ничего не осталось.

– Хватит этих историй, – заявила миссис Джеймс. Она прогнала нас из кухни и сказала, что принесет нам лаймовой воды, а мадам она добавит капельку рома. Она принесла нам напитки в гостиную. Здесь было гораздо прохладнее, дул легкий ветерок. Краска на стенах выцвела, кое-где проглядывала штукатурка. На оконных стеклах виднелась копоть.

Неожиданно я понял, что мадам Галеви уснула. Прорывавшиеся в комнату солнечные лучи лимонного цвета тускло поблескивали. В воздухе стоял запах вербены. Я закрыл глаза, и мне представилось, что я иду по бледно-красной земле, а надо мной мягкое, покрытое облаками небо. Вокруг летали какие-то незнакомые мне птицы. Я испуганно пробудился. Мадам больше не спала и наблюдала за мной. Я подумал, что она ничего не рассказывала мне о своей дочери, и спросил, почему та уехала в Чарльстон и почему не отвечает на письма матери.

– Я решила, что не стоит загружать твою голову моей собственной историей. Когда наступит время уйти, я сверну ее и возьму с собой. Ты хороший мальчик, и тебе ни к чему переживать из-за старухи, которой недолго осталось жить.

Она похлопала меня по руке, и я вдруг понял, что я был для нее не просто посыльным из магазина. Она привязалась ко мне, и я к ней тоже.

Уйдя от нее, я продолжал думать о ее собственной истории, свернутой в виде рулона в ящике письменного стола или ночного столика, а может быть, в специально пришитом внутреннем кармане ее платья, поближе к сердцу. Я хотел навестить ее еще раз, но тут прибыло судно из Португалии с тканями, вышивками, шелками и кружевами. Отец велел мне помочь братьям разгрузить товары и аккуратно разложить их в магазине, завернув в тонкую бумагу. Среди них была кружевная дорожка, и я взял ее, чтобы заменить старую и истрепанную на столе у мадам Галеви. Кто-то, возможно, сказал бы, что это воровство, но я так не думал. Но я не успел отдать дорожку мадам. На следующей неделе она умерла. Я был на отпевании в синагоге, где увидел отца, молившегося вместе с другими. Затем я пошел вместе со всеми на еврейское кладбище.