Шарлотта Маркхэм и Дом-Сумеречье - Майкл Боккачино

— Шарлотта?

— Да, Генри?

— Что бы ты сказала Джонатану, если бы снова увиделась с ним спустя столько лет?

Я закрыла глаза и вызвала перед моим внутренним взором лицо моего мужа — при том, что ощущала рядом тепло тела Генри. Я с удивлением осознала, что мои чувства к обоим мужчинам не взаимоисключают друг друга.

— Я бы сказала ему, что люблю его, что всегда буду любить. И не важно, что сулит будущее.

Генри глубоко вздохнул, погрузившись в свои мысли.

— Когда Лили заболела, я не отходил от нее ни днем ни ночью, а она таяла с каждым часом. Я думал, что если буду рядом, и физически, и мысленно, может статься, ей передастся от меня хоть малая толика силы. Но этого не случилось. Я ничего не мог поделать, лишь беспомощно глядел, как она угасает. Она умерла у меня на руках. Я почувствовал, как это случилось, как прервалось ее дыхание. Тогда я поцеловал ее. Наверное, я надеялся, что смогу вернуть ее из-за грани, пока тело еще не остыло.

Я взяла его руку в свою.

— Не знаю, смогу ли посмотреть ей в лицо, — промолвил Генри.

— Сможете. И посмотрите.

— Но что я скажу?

На этот вопрос у меня ответа не было. Так мы и лежали в темноте, переплетя пальцы, и вскорости я забылась мирным, без сновидений, сном.

Поутру клирик-горбун принес нам смену одежды, взамен тех обгоревших лохмотьев, что были на нас по прибытии. Мы по-быстрому окунулись в последний раз в заводь, смыв с волос и кожи мерцающие пылинки, оделись в нечто, больше всего смахивающее на униформу прислуги, и хозяин повел нас вверх по лестнице ко входу в подземный храм.

Снаружи по-прежнему слышалось хриплое дыхание из проделанных в земле ям. Я обернулась к клирику.

— А что это за колодцы?

— Тюрьма для политзаключенных.

Я с отвращением передернулась.

— Против этого и поднят мятеж? — спросил Генри.

— Это мятеж в действии. Во времена, подобные нашим, понятия о добре и зле становятся весьма неоднозначны.

Клирик провел нас вниз по склону холма позади храма к пустынному побережью: о берег бились тепловатые волны, а в дальнем конце пристани притулился покосившийся лодочный сарай. Наш провожатый нырнул внутрь и вышел наружу, таща за собою по воде на грязной веревке небольшую гребную шлюпку.

— Давайте, садитесь! — пригласил он. Генри влез в шлюпку первым, а затем помог подняться на борт мне. Горбун оттолкнулся от причала, неуклюже протопал через всю лодку, едва ее не опрокинув, и уселся на носу. И оглянулся на Генри. — Весла! — бросил он.

Бывший владелец Эвертона взялся за весла — и лодка понеслась по темной воде, через море зелено-черных островков с грядами холмов и голыми деревьями, что царапали небо когтистыми ветвями. Я откинулась назад и глядела вверх, на звезды на бархате неба. Все было недвижно среди деревьев и холмов пустынного побережья — его бесприютная нагота лишь усиливала тревогу, что снедала меня, пока Генри увозил нас на веслах по воде. Наши судьбы переплелись неразрывно, мы же слепо следовали за пределы нашей истории, прочь от владельца усадьбы и гувернантки. Двое в ночи искали двух потерявшихся детей — а возможно, и самих себя.

На горизонте показалась земля, темная и холодная в лунном свете; над угольно-черными берегами тянулась тонкая струйка дыма. Над шаткой грудой булыжника и растрескавшимися стенами вращался фонарь полуразрушенного маяка.

По мере нашего приближения скалистое взморье сменилось пустынным берегом, застроенным убогими лачугами: жалкий городишко с прогнившими стенами и разбитыми окнами притулился на краю разрушенной гавани. Тем не менее в нем кто-то жил. Дым, что мы заметили с моря, поднимался над трубой хижины в дальнем конце проулка, а в окнах мерцал многообещающий отсвет огня.

Днище заскребло по песку, Генри спрыгнул в воду и вытащил шлюпку на берег. Протянул руку, помог мне перелезть через борт. Горбун-клирик выбрался на сушу вслед за нами и повел нас от взморья по дороге, мощенной неровным, в выбоинах, булыжником. Мы молча дошли по узкому проулку до дома и постучали в дверь.

Навстречу нам вышла женщина: статная, пышная, рыжекудрая, с молочно-белой кожей. Горбун шепнул ей что-то на ухо, и она приветственно распахнула объятия.

— Добро пожаловать. Пожалуйста, заходите. — Она усадила нас у очага.

Маленькую, тесную комнатушку уже убрали в преддверии Рождества. Хилая елочка в углу казалась серой даже в свете очага; на ветках тут и там лепились жалкие украшения. Рядом с нами, неотрывно глядя в огонь, сидели и другие гости: ветхие, изможденные старики.

Над углями висел котел; его бурлящее содержимое скрывала бурая вязкая пена. Женщина принесла нам три грубо вырезанные деревянные миски. Сняла со стены половник, погрузила его в варево. Шапка пены растворилась; видно было, как под поверхностью что-то шевелится.

— Спасибо, не надо. Мы сыты, — солгала я, хотя умирала с голоду. А вот клирик жадно уничтожил целую миску бурого варева. Прочие гости даже не подняли глаз от огня. Женщина села за стол у двери и принялась чистить морковь. Над головой у нее висела клетка с каким-то зверьком; хозяйка просунула сквозь прутья одну морковинку, и тот принялся глодать подачку, а из пасти его стекала белая студенистая пена. Обитатель клетки смахивал на хорька, но так заляпался слюной от головы и до хвоста, что превратился в непонятный комок из зубов и шерсти. Я просунула руку под локоть Генри.

— Нынче ночью неладно, — проговорила женщина, не отрываясь от работы.

— О чем вы? — спросил Генри.

— Тот, кто заберет вас, запаздывает. А он всегда приходит вовремя. — Она улыбнулась, скормила зверьку еще кусок морковки. Мы пододвинулись к очагу, поближе к прочим гостям, отрешенно смотрящим в огонь. Я представляла себе, будто пламя — это стены дома, а внутри целая семья угольев сжигает свои маленькие яркие жизни, чтобы его сберечь. В грезы мои ворвался голос Генри:

— Я по-прежнему не представляю, каков наш план.

— Ты сбежишь вместе с детьми, а я разберусь с мистером Уотли.

— Одна?

— Это вряд ли. — Я повернулась к нему и сделала большие глаза, давая понять: молчи! Но мимика моя успеха не имела.

— Сколько можно говорить загадками?

Я наклонилась к самому его уху и раздраженно зашептала:

— Опыта общения с подпольем у меня немного, но я бы предположила, что здесь и у стен есть уши.

И обвела рукой прочих гостей: все они пребывали в ступоре, кроме одного. Тот внезапно вскочил на ноги и пинком опрокинул стул.

— А ну, полегче там! — прикрикнула на него рыжеволосая женщина.

Но вместо того чтобы снова сесть на место, незнакомец запрокинул голову, кожа его пошла складками, точно воск плавился. Вот от тела отслоился лоскут — и тонкий кусок плоти взвился в воздух и прилепился к потолку.