Шарлотта Маркхэм и Дом-Сумеречье - Майкл Боккачино

— По-вашему, я задумала глупость? — осведомилась я, как только она отсмеялась.

— Я пропущу вас. Разве этого не достаточно?

Женщина встала с трона и вывела нас на примыкающую террасу, что выходила на лес; между черными, иззубренными деревьями вилась грунтовая дорожка. На уступе притулилась одинокая ворона. Госпожа замка тихо шепнула ей что-то, слов мы не расслышали, но птица тут же взвилась в ночное небо. А ее хозяйка сама проводила нас вниз по каменным ступеням, вырубленным в скале, до входа в лес.

— Идите по тропинке до храма по другую сторону леса. Скажете клирику, что вас послала Синяя Госпожа. Вы попадете в подполье во владениях самого мистера Сэмсона, и повстанцы вам помогут. Забавно, не правда ли?

— А зачем бы подданным мистера Сэмсона помогать нам?

— Он похитил двух детей, а даже в нашей земле это — преступление. Его поступки — не в помощь общему делу.

Вокруг эхом гудел ветер, ветви деревьев скрипели над головой, но до нас не долетало ни дуновения. Помимо этих звуков, тишину нарушало лишь позвякивание цепей, что волочились за Синей Госпожой по лестнице и обвивали шеи ее чумазых, слепых детей.

— Спасибо за помощь, — промолвила я.

— Рано меня благодарить. — Она снова засмеялась квохтающим смехом и поднялась по лестнице вдоль утеса обратно на террасу замка. Генри встревоженно глянул на лес и заступил мне дорогу.

— Что вы ей сказали? — спросил он, заглядывая мне в глаза.

— Ответ, который она хотела услышать. — Я обошла его кругом — и больше не сказала на эту тему ни слова.

Деревья были высокие, тощие. По мере того как мы шли, лес редел, а растительность меняла цвет от темно-зеленого до пепельно-серого. Кора растрескалась, искрошилась, тронешь — начнет отваливаться. Многие стволы были повалены, опрокинуты и сломаны; тут и там топорщились огрызки пней. А затем лес резко закончился — и передо мной открылась обширная серая пустошь.

Место было унылое, гнетущее: бесконечная пустыня, изрытая кратерами, — ни камня на земле, ни звезды в небе. Только зола и пепел да отблеск землисто-бледной луны над безотрадным запустением. Кажется, мы прошли не одну милю, пока не оказались наконец на уступе над еще более протяженным серым небытием. Внизу вдалеке виднелось какое-то здание.

Мы довольно легко спустились по склону утеса, а когда оказались внизу, я наконец-то услышала этот звук: совокупное хриплое дыхание — отовсюду и из ниоткуда. Казалось, меня окружают со всех сторон, но до миниатюрного храма было еще около мили, а вокруг взгляд не различал ни единого живого существа. Тропа вилась между кратеров, мы брели к одинокому зданию в отдалении, а хрип не смолкал — звучал то громче, то тише, тысячей вдохов и выдохов. Наконец, уже у самого входа в храм, я обнаружила источник звука.

Хриплое дыхание доносилось из одной из ям: какое-то существо с грустными глазами скребло по стенкам провала десятком конечностей, истертых до крови в безуспешных попытках вырваться на свободу. Я снова услышала одышливый хрип: провал начал смыкаться над изнуренным созданием, что отчаянно цеплялось за стены. При виде меня глаза пленника расширились — и пещера поглотила его.

Генри оттащил меня прочь, и мы приблизились ко входу в храм. На христианскую церковь он нимало не походил. На двери красовалось изображение змеи, пожирающей саму себя. Я постучала; дверь открыл горбатый коротышка.

— Это вы — клирик? — спросила я.

Коротышка кивнул.

— Нас прислала Синяя Госпожа, — промолвил Генри.

Клирик поглядел на нас водянистыми глазами и отошел от двери, давая нам пройти. Узкий лестничный колодец ввинчивался глубоко в землю. Следом за нашим провожатым мы спустились на самое дно, в амфитеатр, посреди которого вместо арены поблескивало озерцо. Из этого помещения отходило множество туннелей — куда-то в темные глубины, в иные пределы, населенные призрачными созданиями, которыми я, признаться, была уже сыта по горло.

Наш проводник остановился у кромки воды.

— Если вы ищете убежища, вы должны омыться в заводи.

— Надо ли? — уточнила я сквозь зубы. Я считала себя человеком широких взглядов, но бесконечные обычаи и традиции обитателей Упокоения начинали действовать мне на нервы. Но выхода у нас не было, пришлось повиноваться. Я расстегнула свое синее платье в белую полосочку, Генри снял костюм — одну деталь за другой. По правде говоря, наша одежда превратилась едва ли не в лохмотья; приятно было ненадолго от нее избавиться, а еще отраднее — погрузиться в мерцающую воду.

Зайдя поглубже, мы повернулись друг к другу: непрозрачная вода скрывала нашу наготу. Мы держались на некотором расстоянии, соблюдая остатки приличий, и глядели друг на друга через все озерцо.

— Вы в порядке? — спросила я. Я никогда еще не видела Генри настолько изможденным и подавленным.

— Вы вели себя очень храбро.

— Боюсь, храбрость тут ни при чем. Я, признаться, очень люблю жизнь и вполне готова к резвой пробежке, чтобы ее сохранить. Будь я действительно храброй, я бы попыталась спасти миссис Норман.

Едва договорив, я осознала, что слова мои прозвучали упреком его отваге и мужеству — а я этого вовсе не хотела! Образ миссис Норман не шел у меня из головы. Вот она-то повела себя храбро — сопротивлялась до конца в последней, отчаянной схватке! Она была особа не из приятных, но страшной участи, что мы ненароком навлекли на нее, не заслужила. Это не ее битва, не ее ошибка. За всем этим стояла я; это я ее погубила. Все это я высказала вслух, но Генри покачал головой.

— Ты же не знала, что так выйдет.

— Но могла знать! Должна была знать! Но… — Я зачерпнула пригоршню воды и умыла лицо, освежая опаленную кожу и губы. — Но мы успеем еще всласть поненавидеть самих себя — после того, как отыщем детей.

Клирик-горбун, оставшись вполне удовлетворен нашим приватным «крещением» в заводи, подал нам халаты и повел вниз по коридору, освещенному фосфоресцирующими пылинками: они плавали в воздухе, то и дело оседали на моих волосах и на коже, и я светилась так, как под лучами солнца просвечивают насквозь розовато-прозрачные кончики пальцев. Генри смахнул золотую пылинку у меня со лба. Его прикосновение придало мне сил, хоть я едва стояла на ногах.

— Спасибо, — поблагодарила я.

— Не за что. — Сквозь пелену его усталости пробился отблик — может статься, тень улыбки — и снова погас, сменившись полным изнеможением.

Нас привели в низкую, тесную комнатушку безо всякой мебели, если не считать углубления в центре, заваленного мехами и одеялами. Светоносные пылинки осели на ложе. Мы вступили под сень алькова, и блестки тут же усыпали нас, кожа наша засияла живым огнем, плоть стала что раскаленный добела очаг посреди комнаты. Наш хозяин оставил нас, мы попытались было уснуть, но я никак не могла оставить в покое собственные руки: я завороженно следила, как они оставляют за собою искрящийся след. Это зрелище приводило в восторг и Генри: вместе мы рисовали в воздухе разные фигуры, выписывали собственные имена, отряхивались — и золотые пылинки превращались в блуждающие звезды над нашей постелью. Наконец мы улеглись рядом, бок о бок.