Солдат удачи - Михаил Ахманов

– Шире, – согласился Дарт. – Пожалуй, если найдется кормилец, я отдам его тебе. Ведь нынешний слишком стар и ты не можешь его заменить, не правда ли?

Нарата вздохнул, направился к нише, скрытой циновкой, и приподнял ее.

– Видишь этот ларец? Когда-то, в давние времена, он был наполнен… Сейчас в нем два десятка зерен – копатели, носильщики и бесполезный бхо, дарующий сны наяву… Не вещие сны, как посланные Элейхо, а те, в которых словно летишь над землей и видишь ее с высоты. Зачем он нам? – Старик снова вздохнул и добавил: – Тири, правда, очень ценят такие бхо… они, знаешь ли, любопытны…

– А что ценят тьяни? Только кормильцев?

– Нет. Тьяни – странные создания, не знающие радостей любви, ни гнева, ни печали, и даже боль они ощущают слабее, чем остальные роо. Они бесстрастны, не боятся смерти, но достаточно умны, чтоб сознавать свою ущербность… Я бы сказал, она их гнетет – хотя кто разбирается в чувствах тьяни? Они способны убивать и мучить без ненависти и с холодным сердцем… скорее всего даже не ведая, что творят… – Лицо Нараты помрачнело – должно быть, он думал сейчас о погибших даннитах и спутниках Нерис, которым не удалось добраться в Лиловые Долины. – Так вот, сын мой: есть бхо, преобразующее сущность и позволяющее стать на время зверем, или обитателем вод, или другим разумным существом, как бы превратиться в них и испытать их чувства. Сомневаюсь, понятны ли мои слова, но лучше мне не объяснить… Сам я никогда не видел такого чуда, но знаю: ради него тьяни готовы вырезать все население Долин.

«Ментальный проектор, – подумал Дарт. – Что-то вроде анхабских устройств, считывающих воспоминания…» Он опустил глаза, прижался спиной к стене, вслушиваясь в хрипловатый голос старца, перечислявшего другие бхо – те, что могли летать и плавать, двигать плоты и корабли, приближать далекое, делать видимым малое, исцелять, наделять ощущением счастья и даже мыслить и говорить. Одни встречались чаще, другие – реже, а третьих не видели никогда, но вспоминали о них как о реальности, о существах, служивших Детям Элейхо и спрятанных до поры до времени в еще не найденных тайниках. Вопросы «для чего?» и «почему?» граничили со святотатством; такова была воля Ушедших, непостижимая для роо. Но раз тайники удавалось найти, значит, существовал какой-то смысл в поисках, и в объяснении Нараты звучал он так: когда нет зерен бхо, то можно обойтись без них, но коль они есть, то возникает желание обладать ими – сильное неодолимое желание, ибо в чем-то они делают роо счастливее. Эта причина являлась общей, хоть разные бхо обладали для населяющих Диск народов разной притягательностью.

Когда старик закончил свой рассказ, небо потемнело, а тяжесть в членах, ставшая уже привычной, возвестила наступление вечера. Листья туи выглядели уже не багряными, а черными, старый бхо-кормилец распластался у древесных корней, словно готовясь прыгнуть в зев колодца, голос Нараты казался глуше, слова падали медленней, как падают первые редкие капли дождя, – видимо, шир-до устал. Брокат проснулся, вскарабкался Дарту на шею, но не за тем, чтобы поужинать, а чтобы пуститься в полет с возвышенного места. Сырой, напитанный влагой воздух ему не нравился; он пискнул, метнулся под арку и, трепеща крыльями, исчез в темноте. Старик проводил его взглядом.

– Почти разумная тварь… А знаешь почему? Предки его были бхо, огромными летающими бхо, и понимали человеческую речь. Об этом уже не помнят, но я читал древние хроники… Дети Элейхо спрятали зерна, но слуг своих уничтожать не стали, ибо живое – даже живое наполовину – было для них священным. И бхо жили среди нас и умирали или приспосабливались к жизни – те из них, кто мог давать потомство. Тем или иным способом, и временами очень непонятным… Одни могли делиться, другие – разбрасывать семена и прорастать в земле, как это делают деревья…

Дарт, пораженный, приподнялся.

– И где эти бхо теперь?

– Вокруг нас, и ты их видел, сын мой. Водяные черви, очистительный туман, деревья смерти и кое-что еще – туи, например, – ладонь Нараты коснулась древесного ствола. – Бхо, с которым можно говорить, которое передает твои слова другим деревьям, и многие их слышат – или как невнятный шепот, или вполне отчетливо.

– Я тоже могу услышать? – спросил Дарт. – Или этому нужно учиться?

– Нет. Надо помнить лишь об одном – не прикасаться к дереву вместе с другим существом. Не знаю, что делает туи… пробуждает память, соединяет разумы… не знаю! Но на больших расстояниях это безвредно, а на малых грозит бедой. Чаще тому, кто не привык говорить с туи.

– Да, я слышал. Дочь твоя предупреждала.

– Тогда ты знаешь все, что нужно, и можешь попытаться. – Отступив от дерева, Нарата шагнул к арке, ведущей к жилым комнатам. – Прости, но я утомился и должен прилечь. Вам, молодым, синее время дарит радость, а мне – сон, но сон тоже благодеяние Элейхо. Обычный, не вещий, хотя и в этих снах приходят мне странные мысли… Скажем, о том, что все мы, рами и Морское Племя, данниты и тьяни, рдандеры, тири и все остальные, – тоже бхо, сотворенные Детьми Элейхо по велению Предвечного… Забавно, не так ли? И еще забавней, что вскоре я умру, и мне откроется истина – во второй жизни, сын мой.

Он исчез, оставив Дарта размышлять, почему его не назвали Дважды Рожденным – ни единого раза! Быть может, по той причине, что первая жизнь Нараты близилась к концу и он серьезно относился ко второй? Смерть и новое рождение… Могут ли эти события сочетаться – здесь, на Диске, без помощи анхабских реаниматоров? Похоже, старик был в этом уверен… Или все-таки шутил?..

Так и не решив этой проблемы, Дарт приблизился к дереву и вытянул руки.

Знакомое сопротивление – слабое, почти неощутимое… Не с тем, чтобы оттолкнуть или предостеречь, а просто напомнить – сейчас случится чудо… Какое же на этот раз? Где он окажется? В таверне с друзьями, в королевских покоях, на шумной парижской улице или в горах, где прошло его детство? Кого увидит, с кем обменяется словом или ударом шпаги? Кто улыбнется ему?

«Констанция, – подумал он с внезапной тоской, – Констанция!.. Глаза-фиалки, ямочки на щеках, рот, созданный для поцелуев, и локоны – темные, как зрелый плод каштана…»

Его ладони коснулись гладкой коры, но, против ожидания, Констанция – ни та, земная, ни рожденная на Анхабе – ему не явилась. Он заметил, что стены дворика будто раздвинулись, что меняются запахи и звуки и темное небо стало еще темней. Не из-за туч, скрывавших солнце, – тучи остались в Лиловых Долинах вместе с мутно-серыми небесами, с деревом туи и камнем, дремавшим у его корней. Небо, которое видел Дарт, было глубоким, бархатисто-черным и полнилось звездами, а на востоке, за его спиной, висела ущербная луна. Ночь, топот копыт, скалы, застывшие у дороги, и соленый ветер, задувающий с моря…

Он мчался в ночном сумраке, и трое друзей скакали рядом, будто призрачные тени, оседлавшие ветер. Дорога тянулась мимо утесов; их черные бесформенные громады казались сгустками тьмы, ведущими в ад вратами, украшенными блеском звездных диадем. Они неслись вперед, они спешили; волны, рокотавшие за скалами, и мерный топот копыт слагались походным маршем и торопили, торопили… Жизнь – смерть, мир – война, честь – позор… Вот дилемма, назначенная к решению. Вращалось колесо судьбы, грозя сокрушить владык и владычиц, и, чтобы замедлить поступь рока, его с друзьями бросили под тяжкий обод. Их жизни и шпаги, их верность и честь…