Книжный на левом берегу Сены - Керри Мейер

ради новых подруг сделала над собой усилие и нарядилась в черное платье и алые лодочки своей сестры, а Адриенна выбрала старый отцовский костюм, сидевший на ней удивительно ладно.

Несколькими часами ранее они были свидетельницами зрительского бунта, вспыхнувшего в Театре Елисейских полей на премьере «Механического балета» Джорджа Антейла. Когда шестнадцать пианол заковыляли по поверхностям своих валов, на которых, как в азбуке Брайля, выступами обозначались нужные ноты, а оркестр завел свою партию, оглашая зал спорадическими нестройными звуками, парижане и экспатрианты, относившие себя к числу ценителей музыки, вскочили со своих мест, чтобы освистать произведение и забросать сцену гнилыми фруктами, чем подвигли другую часть зала тоже вскочить, но с одобрительными возгласами. Гвалт стремительно нарастал, и страсти разбушевались не хуже, чем на боксерских матчах, куда Сильвию и Адриенну водил Эрнест.

— Что правда, то правда, — согласилась Джейн, откидываясь в плетеном кресле и затягиваясь тоненькой сигаркой. — Оба готовы ради искусства всех доконать.

— Но, дорогая, дело в чем-то большем, чем просто восприятие, — восторженно откликнулась Маргарет. — Дело в музыкальности. Не знаю, известно ли вам, — обратилась она к Сильвии с Адриенной, точно собиралась посвятить их в важный государственный секрет, — но я начинала с музыки. Да-да, и симфонии я слушала задолго до того, как пристрастилась к чтению. Особый дар Джойса заключается в том, что он заставляет свое произведение звучать у меня в ушах — вот чем он в первую очередь влюбил меня в свои работы. Не так ли, Джейн? Не я ли твердила, что именно музыкальность Джойса делает его творчество непреходящим?

— Так и было, — глубокомысленно кивнула Джейн. — Хотя, несомненно, как всегда говорила я, здесь упущен тот факт, что большинство его читателей откликаются на его стиль, на то, как текст смотрится на странице. И на его пакости. А временами на его убийственно занудный реализм. И на эту манеру выставлять напоказ все, какие только таятся в закоулках нашего разума, темные низменные секреты.

— И все они составляют части его симфонии!

Джейн выдула на Маргарет облачко ароматного дыма и улыбнулась ей с обожанием. У Сильвии создалось впечатление, что они с Адриенной наблюдают одну из привычных сценок, какие разыгрывает между собой эта пара.

— Не вижу причин, почему его творчество не может быть и тем и другим: и музыкой, и литературой, — высказалась она.

— Ох, Сильвия, — рассмеялась Маргарет и одним махом прикончила последний бокал Кот-дю-Рон[128], — что за занудство!

Адриенна, которой всегда быстро надоедали любые касающиеся Джойса разговоры, решила сменить тему.

— Так просветите же нас поскорее, Маргарет, что представляет собой произведение Антейла с музыкальной точки зрения. Я не могу похвастаться глубокими знаниями в этой сфере, как вы. Музыка доставляет мне удовольствие, но я никогда специально ей не обучалась.

— Вот-вот! Знаниями не могут похвастаться и обыватели, которые забрасывали сцену отборными персиками! Лучше бы они приберегли их для пирога. Пирог бы восстановил порядок в их жизни. Или скорее tarte[129], я полагаю. Неважно. Как вы, несомненно, слышали, и как слышали все другие, музыка Джорджа просто говорит нам о том, что гармонии пришел конец. Что прекрасная музыка, которая внушает нам иллюзию, будто жизнь исполнена смысла и порядка, — не что иное, как ложь.

— Такого рода доводов я уже наслушалась, — раздраженно сказала Адриенна. — Мы только их и слышим, когда заходит речь о новой литературе и новой музыке, как мы поколение назад наслушались подобного о живописи. Разве может одно-единственное музыкальное произведение перечеркнуть веками создававшуюся красоту? Пятую симфонию Бетховена? Фортепианные концерты Шопена? Фуги Баха? Новое искусство не отрицает всего, что существовало до него! Нет. Оно просвет, открытая калитка, показывающая тропинку тому, что придет следом за ним.

— Восхитительно! — воскликнула Маргарет, затянувшись сигаретой в элегантном костяном мундштуке. — Адриенна, вы должны написать что-нибудь для «Литтл ревью».

— Peut être[130], — уклончиво ответила Адриенна, и Сильвию позабавило — впрочем, как всегда — нечто особенное, что ощущалось в ее подруге, в том, как она умела привлечь к себе внимание и тут же от него отмахнуться, будто ей нет нужды цепляться за него, ведь его и так всегда было предостаточно.

Воодушевление по поводу выставки Уитмена и премьеры «Механического балета» постепенно спало, и казалось, что остаток 1926 года поглотит юридическая битва Сильвии с Сэмюэлом Ротом. Она изучила столько всего об авторском праве и пиратстве в издательском деле — больше, чем ей самой казалось возможным. Каждая подробность изводила ее своим занудством, и Сильвия даже злейшему врагу бы не пожелала блуждать в этом дремучем лесу.

Каждый божий день, начитавшись документов, как назло набранных таким плотным шрифтом, что буквы и строчки почти сливались, бедная Сильвия валилась без сил на кушетку в их с Адриенной квартире, порой даже надеясь на один из своих обычных приступов мигрени, который послужил бы уважительной причиной назавтра избавить ее от юридических дебрей. Но если мигрень в самом деле приходила, Сильвии становилось совсем худо и каждая клеточка ее тела сожалела о том глупом опрометчивом желании. И еще она замечала, что в последнее время головные боли участились. Она не знала, виной тому чтение сложных юридических текстов, нескончаемые уточнения в переписке с адвокатами в Париже и Нью-Йорке или общий стресс, в который вогнала ее эта баталия.

Как будто ей было мало бед, Джойс снова завел шарманку о нью-йоркской лавке. Он талдычил о ней не переставая, призывал Сильвию хотя бы попробовать найти доступное по цене помещение, и наконец у нее лопнуло терпение.

— Мистер Джойс, моя жизнь здесь, в Париже. И в Нью-Йорке я жить не хочу.

— Но вы же всегда сможете вернуться.

— Но я вообще не хочу никуда уезжать.

— Даже чтобы спасти нашу книгу?

— Я вообще не считаю, что мой переезд в Америку спасет «Улисса» от козней мистера Рота. Зато он испортит мне жизнь, сделает меня несчастной, разлучит со всем, что я люблю, и всеми, кого я люблю.

— Мисс Бич, вам следовало бы знать, что меньше всего на свете я бы хотел сделать вас несчастной.

— Тогда будьте любезны не возвращаться больше к этой теме, — отчеканила Сильвия с нажимом, какого прежде не позволяла себе в общении с Джойсом. И вообще ни с кем. Она даже не поняла, откуда взялась ее категоричность, ее решительный тон, ясно и не допуская возражений говоривший: прекратите донимать меня, сию же минуту.

Джойса вспышка Сильвии тоже, надо полагать, ошарашила. Он бросил взгляд на карманные часы, промямлил:

— Меня заждалась миссис Джойс. — И, схватив в охапку пальто и ясеневую тросточку, поспешил на выход, а Сильвия смотрела ему вслед, и кровь болезненно стучала в ее ушах.

— Вы молодец, — раздался вдруг